– Только не хватало, – проворчал лейтенант Императорского воздушного флота, невольно отступая к приближающемуся паровозу.
Если не отступить, то нишкнуть в щелях собственной баррикады, под колёсами и в вагонах соседних составов, пришлось впереди и немцам.
В дощатое, с железом, ущелье между теплушек и грузовых платформ со злым недовольным ржанием, топотом, треском гравия из-под копыт ворвался, теснясь и толкаясь, маслянисто-каштановый поток лошадиных крупов, чёрно-гривастых голов.
– А ну, наподдай! – первым сообразил пользу от происходящего машинист и сам же потянулся не к петле сигнального свистка, а к крану полноценного гудка.
Медный духовой рёв панически вздыбил конские хвосты в узлах-узорах плетения, по которым сразу можно определить…
– Уланы? – предположил Кирилл, невольно прикрываясь локтем от гравийной шрапнели, выбитой подковами.
– Уланские коники! – расплываясь в дежурно-умиротворённой улыбке, согласился Храпов.
– Теперь драгунские! – раскатисто донеслось откуда-то сбоку.
И в опасной близости к паровозу через пути перемахнул гнедой жеребец без седла, но с дорожным знакомцем Кирилла на спине.
С драгунским капитаном.
– Я вообще-то одного только хотел. Себе, – молодцевато подкрутил ус лубочно раскрасневшийся всадник. – А потом вижу: куда-то наш эшелон собрался, а немец явно пускать не хочет. Вот я и подумал: а ну как «В кучу – кони, люди…»? В смысле – немцы, кони…
Затор из конских тел пошёл на пользу делу.
Даром, что привычные даже к артиллерийской пальбе, но, оказавшись вдруг между вагонами одного и штабелями брёвен другого состава, да под рёв паровозного гудка, – уланские кони ополоумели. А когда ещё и стальные оводы начали жалить…
Копыта вздыбленных гнедых разогнали немцев резвее миномётных фугасов. Тогда как от стального сородича, от паровоза с его истошными воплями – прянули в сторону даже хромые лошадки.
Завал разобрали мигом. Времени, пока, опомнившись, снова хлёстко начали бить пули, выбивая щепу из брёвен и стен вагонов, клочья мяса из конских боков, – хватило.
Хватило даже на то, чтобы на тамбурные площадки грузовых вагонов в открытые, где можно двери успели вскочить остатки майорского «ополчения», – кто смог, кто успел.
Кого не отдёрнула назад за подол гимнастёрки последняя пуля.
Как Ваську.
Едва он успел вскрикнуть:
– Кирка! – вспрыгнув на подножку кабины машиниста.
Едва только:
– Васька! – схватила его за рукав сестра.
Как гефрайтер Борге, закатившийся под стальной блин колёсной пары, нашёл, наконец-то, в себе смелость проявить тевтонский дух.
Пальнул-таки из «маузера» куда-то в сторону паровозного пара – так вернее. А то дух духом, а грех брать на душу… – пока удавалось не брать.
И в этот раз удалось.
Мигом спрыгнувший следом брат Кирилл долго тряс и ощупывал младшего, шепча и крича:
– Где?! Жив?! Куда?!
Пока не добился вполне внятного стона:
– Нога…
Всего-навсего икру пробило навылет.
Можно было даже доковылять-догнать только набирающий ход состав, да больно уж грохнулся Васька головой о щебёнку, «поплыл». И теперь оставалось только смотреть, как площадку последнего вагона догоняет бог весть откуда взявшийся командир жандармского конвоя капитан Удальцов, а солдат Храпов, по обыкновению своему улыбается, курит – посасывает «козью ножку», и будто не слышит истерических воплей:
– Руку! Руку дай, ирод!
Но особо любоваться картиной возмездия было некогда. Сзади уже густела и приближалась перекличка немецкой речи.
– Давай, Варяг, поднимайся, – потянул на плечо Васькину руку брат Кирилл. – Не бойся. У меня тут самолёт есть. Доскачем в три ноги. Ты уж сколько просился полетать у меня? Вот и полетаем…
25 февраля вице-адмирал де Робек на «Вендженсе» возглавил атаку прямо в устье пролива, и турецкие и германские артиллеристы, не выдержав неравной борьбы, отошли к северу. В следующие несколько дней отряды морской пехоты и матросов были высажены на берег, и на Троянской равнине и оконечности полуострова Галлиполи они взрывали брошенные орудия, разбивали прожектора и разрушали орудийные платформы.
Но скоро турки вернулись в Кум-Кале и на мыс Хеллес и сильным ружейно-пулемётным огнём отогнали британский десант. И начали успешно действовать против флота полевыми орудиями; они пережидали обстрел корабельной артиллерией, а потом выдвигались на прежние или запасные огневые точки. Часто случалось, что с батареями, которые британцы считали уже подавленными утром, приходилось вновь воевать после полудня.
На линкоры это едва ли действовало, но для невооруженных тральщиков было опасно, особенно в ночное время в фарватере ниже Чанака, где их мгновенно выхватывали прожектора из темноты, и моряки подвергались изматывающему обстрелу.
Адмиралы оказались в раздражающей ситуации: их сдерживала не мощь противника, а его неуловимость. Тральщики не могли двигаться вперед, пока не будут подавлены береговые батареи, а линкоры не могли подойти достаточно близко, чтобы подавить орудия, пока не будут убраны мины.