Путь к себе. О маме Наталии Сац, любви, исканиях, театре

В раннем детстве, когда я была еще совсем-совсем маленькой, я часто мечтала, что когда-нибудь у меня будет СВОЯ ЛОШАДЬ. Я рас­сматривала картинки с изображениями лошадей, жадно вглядывалась в коней, гарцевавших по арене, когда мы с папкой ходили в цирк, все они мне нравились, но все же я никак не могла представить, какой дол­жна быть «МОЯ ЛОШАДЬ». И вот однажды рано утром, в тот счаст­ливый миг, когда уже не спишь, но еще не до конца проснулся, я увиде­ла СВОЮ ЛОШАДЬ. Ее звали Грачик, она была чистокровной арабс­кой породы, ровно-шоколадного цвета, с густой челкой и белой звез­дочкой на лбу, белых ровных-ровных естественных чулочках, светло-бежевой гривой и хвостом. Я тут же нарисовала Грачика с развевающейся гривой и вполоборота повернутой головой, прислушивающегося к моему, да, моему, зову.

Этот рисунок случайно заметил пришедший к маме известный театральный художник Р. Рисунок заинтересовал «метра» настолько, что стали выяснять, кто автор. Конечно, решили, что Адриан —  музыкальных и прочих художественных способностях все были убеждены. Но Адька гордо отказался признать шедевр своим, а мне, когда я простодушно заявила, что это я нарисовала СВОЮ ЛОШАДЬ, никто не поверил, тем более, что на «кон­сольном рисунке» я ничего путного изобразить не смогла. Так и Грачик произведением неизвестного художника, все же до­ что даже самый неспособный к живописи человек мо­жет однажды что-то изобразить на бумаге, если прежде он нарисо­вал это в своем воображении.

Воспоминания детства развеяли последние сомнения, и я уже весело на молодую белесую кобылку, по кличке Зорька, которая отныне поступала в мое единовластное распоряжение и на которой мне предстояло немедленно отправиться в район за подсолнечным маслом. «Масло, так масло», — веселилась я, поглядывая на новенькие бурки, хоторые мне выдали по распоряжению заведующей со склада, чтобы, как она выразилась, «своим босяцким видом я не компрометировала дет­дом перед всем районом». Но как запрячь лошадь? Как соединить ее с телегой и упряжью?

По счастью старик-конюх, выдававший лошадь, счел нужным сам запрячь Зорьку. Попутно он давал мне ценные советы, из которых глав­ный — «утянуть до упора супонь» — старик указал мне на длинный ре­мень поверх упряжи, «тогда она (кобыла) хоть какой воз своротит». «Но только ей, конечно, тащить телегу никакой охоты нет, — просвещал он меня, — поэтому она при запряжке обязательно пузу надует».

И кобыла, действительно, шумно втянула воздух, отчего ее бока стали похожи на борта шлюпки.

— Видала? — подмигнул мне очень довольный конюх и продолжал меня просвещать:

— А потом она, значит, дух выпустит, и вся твоя упряжка к свиньям.

Тут он с удовольствием огрел кобылу супонью, она мигом «похуде­ла» и, упершись ногой в оглоблю, до отказа затянул ремень-супонь.

Положив в телегу охапку сена, старик-конюх, наконец, вручил мне "бразды правления" в виде вожжей.

Поначалу все шло отлично. Лошадь бежала довольно резво, послушно огибая лужи то с правой, то с левой стороны в зависимости от натянутой вожжи; сквозь свинец туч прорвалось солнышко, словно снова вернулось лето, и я подумала, как хорошо, что я крикнула «Я!», и как замечательно я справляюсь с этой симпатичной лошадью.

В тот же миг Зорька вдруг свернула с главной на боковуюи затрусила совсем в другую сторону к серому зданию элеватора или, попросту говоря, к мельнице. Никакие тпру и натягивания вожжей не производили на лошадь никакого впечатления: бодрым шагом она проследовала к воротам и направилась к телегам, выстроившимся в длинную очередь. Найдя «последнего», Зорька встала за ним и, уткнувшись мордой во впереди стоящую телегу, аппетитно захрустела чужим сеном. Что я только с ней не делала! Брала под уздцы, тянула, кричала, била вожжами — лошадь не сдвигалась с места. Между тем на нас уже взирала вся очередь. Кто-то смеялся, какой-то парень решил помочь. Как только Зорька почувствовала твердую мужскую руку, она послушно прошествовала к воротам, но, оставшись наедине со мной, своевольно дернула головой, развернулась и вновь отправилась на мельницу (как выяснилось, здесь ей раньше давали отруби).

Наше вторичное появление развеселило всю очередь, но, увы! oно не было последним. И в третий, и в четвертый раз «добровольцы» выво­дили лошадь, но, оказавшись в моей власти, она неизменно возвращалась.

Наконец, когда Зорька снова появилась на мельнице, однорукий приемщик (наверное, с фронта) вышел из-за весов и сам вывел лошадь за ворота. «Больше не возвращайся, — сказал он мне. — Нельзя, чтобы скотина тебя посмешищем делала». Он сломал прут и протянул его мне.