Путь к свободе

Петька взглянул на нее и замолчал. Ему не хотелось сейчас говорить об этом. Каким-то непреодолимым ужасом вставала перед ним сегодняшняя битва. Нервы были еще напряжены. Мгновениями еще мелькало в темноте черное скуластое лицо с оскаленными огромными зубами — того ингуша, которому он проткнул бок штыком; слышался нарастающий гул атакующих партизан, взрывы снарядов, стоны раненых…

— Петя, помнишь, ты меня снайпером называл? Помнишь, как мы с тобой на уток ходили? А тогда, перед тем как ты на войну ушел, мы на проливе охотились… Скажи: кто из охотников так сбивал уток влёт, как я? Вот так бы я и белых сбивала!

— То другое дело, — усмехнулся Петька и поднял задумчивые глаза к небу.

Он вспомнил Аню в черкесских черных бурочках, в коротенькой шубейке с капюшоном, отчаянную, быструю, с легкой двуствольной централкой; вспомнил старика художника, у которого Аня жила в городе. Аня всегда приезжала с ним к отцу, когда начиналась зимняя охота на проливе. Он помнит ее звонкий, смеющийся голос в морозной тишине.

— Аня, ты посмотри, какое сегодня красивое небо. Будто я его таким красивым впервые вижу…

Петька ласково взял ее тонкую руку, потянул к себе.

Аня торопливо заговорила:

— Ах, как хорошо быть так, вместе! Вот так, не расставаться, быть одними сердцем, одной душой, и так бы жить вечно, вечно…

Шумный повеселел. Он узнал в Ане прежнюю добрую, ласковую девушку. Теперь ему стало ясно, что Аня любит его, только его, и все его мрачные мысли, сомнения и даже зло — все исчезло, растаяло… Все страхи, война, усталость, все-все отошло, и ничего в эти минуты для Шумного не существовало на земле, кроме ее одной.

— Петя, — снова заговорила Аня, — война — большая беда для людей. Как бы ее кончить?.. Кого бы убить, чтобы кончилась война?

— Капитал империализма надо убить! — решительно заявил Петька.

— Говорят, если пройдет революция во всем мире и кончится буржуазный строй, будто тогда и кончится война. В самом деле, если будет равенство, зачем же воевать и с кем воевать?

— Это будет только при коммунизме, — серьезно сказал Шумный.

— А как ты думаешь, Петя, скоро будет коммунизм?

Петька повел плечами:

— Сначала освобождение от капиталистического мироедства, а уж потом будут открыты ворота коммунизма, и начнется новая жизнь человечества. Так по теории установлено.

— Это, Петя, после победы над белыми?

— Должно быть. Но когда это время настанет, я, Аня, не знаю и сказать затрудняюсь.

Они замолчали.

— Да, так вот, я не договорила тебе, — спохватилась Аня, встряхнув головой и сбивая на макушку платок. — Меня вот взволновало то, что мы через час-два расстанемся с тобой… А не будь войны, разве мы расстались бы? Вот я уйду в город, — продолжала Аня грустным, упавшим голосом, — и, может быть, никогда больше и не вернусь сюда…

Шумный вздохнул и тихо, еле слышно, произнес:

— Аня, а что, если тебе остаться… здесь?

— Нет, я не могу. Мне поручено очень важное дело… Утром я должна быть в городе.

Шумному хотелось сказать Ане, что ее работа в городе очень опасная, пожалуй, опаснее, чем бой, но он почему-то промолчал.

Аня рассказала ему, что идет к городским подпольщикам с наказом Военно-революционного штаба, чтобы подготовить приезд одного или двух врачей-хирургов для оказания срочной помощи тяжелораненым, которых в каменоломнях теперь более ста человек. Аня объяснила трудности исполнения этой задачи. Ведь ни один врач не поедет сюда ни за какие деньги — за поездку в каменоломни ему будет угрожать расстрел.

— Да, это дело важное… Но ты смотри, теперь легко попасть в лапы белых. Твоя работа куда опаснее, чем наша. — И Петька решил попросить Коврова, чтоб тот позволил ему помочь Ане.

— Я не боюсь, — сказала Аня. — Ты думаешь, если что… я дамся в руки? Этого никогда не будет. Ну, а потом — зачем так думать. Спасти сотни людей — это важное дело.

— Да, это важно… — Шумный обхватил свои колени скрещенными руками и с живостью продолжал: — Наши раненые — это золотые люди. Они без страха пошли под пули. Они отдали свою кровь и за нас с тобой, и за революцию… Горбылевский хорошо сказал этим полковникам, что мы страдаем за все народы мира! Я понимаю, что ты думаешь… Я понял твою мысль — она комсомольская! Все подождет… Революционное дело — у нас первое дело. Я вот думаю, как бы мне это вскочить в город. Я без всякого приволоку любых врачей. И если они, эти господа, будут отказываться, дуло в нос — и сюда! Не имеют права отказать в помощи, да еще таким, как мы, кто кровь льет за свободу народа!

Аня с ребячьим озорством обхватила руками шею Петьки и так, стоя на коленях, откинулась назад, чтобы лучше видеть его.

— Петя, какой ты хороший!

— Да, как же! — горячо перебил ее Петька. — Вот Дидов — это да, хороший. Он никогда не разводит всяких церемоний. У него раз — и дело! Ему сказать о врачах — он бы их натаскал сюда, сколько надо.

— И мы не будем церемониться… Знаешь, Петя, — вот я уйду скоро, а ты всегда, всегда думай обо мне.