Путь к свободе

— Мне, Ирунька, теперь все равно, что бы ни было с Россией, — живо заговорила Хрусталева. — Будет она американской, английской или еще там чьей — мне нет теперь до этого дела. Я хоть и люблю Россию и ненавижу гнусных англичан, американцев и всяких там взбалмошных французов, но мне надоело скитаться по свету, я хочу покоя. Пусть будут у нас иностранцы, только бы кончилась эта ужасная революция, кончилась эта ужасная война, от которой нет никому покойной жизни. Всюду страхи, лишения, ужасы, кровь, убийства. Я хочу только мирной жизни. Я хочу уехать с мужем и папой к себе в Петроград, войти в свой дом, забиться в комнатку и тихо жить. Мы все сейчас согласны быть сусликами в норке, только бы никто нас не трогал. Пусть уж приходят иностранцы, может, скорее кончатся наши муки. Все равно Россия уже погибла, и никаким русским умам не спасти ее. Да и некому спасать. Народ разложился, никого не слушает, разбойничает. Потом — Россия совсем истощена, бессильна, она теперь не в состоянии сама что-либо сделать, революция загубила ее, разрушила все ее прежнее величие…

— Нет, так тоже нельзя, — возразила Ирина, вся вспыхнув. — Что же это будет? Мы, великий русский народ, будем под игом иностранцев? С какой стати? Как можно об этом говорить? Нет, нет, этого не будет! Русские не должны допустить, чтобы их поработили… они будут воевать до последней капли крови… Нет, народ не сдастся…

— Да при чем тут народ?! — воскликнула Клава, безнадежно махнув рукой. — Народ, видишь, доверился коммунистам, а они-то и довели Россию до такого кошмарного состояния. Да о чем говорить? Все это надоело! Мне теперь хоть все пропади пропадом!.. Я уже сказала тебе: мне ничего не надо, мне ничего не жалко!

Ирина нахмурилась. Она собиралась что-то сказать, но воздержалась — ей стало жалко подругу.

Все эти беседы с подругой заставили Ирину еще раз глубоко задуматься о своей жизни. С кем она? Как ей быть дальше?

Но вдруг на Ирину снова обрушилась беда: дошли слухи, что ее подругу Клаву с мужем и полковником Коняевым партизаны схватили в поле и увели в каменоломни. Для Ирины это явилось еще одной потерей и новым ударом, так как она считала, что в каменоломнях Клаву ожидает смерть.

Но, к своему удивлению, Ирина узнала, что захваченный Коняев со своим адъютантом Ивановым и их жены выпущены из подземелья на волю. С радостным волнением Ирина побежала в город, вошла в знакомый ей месаксудинский дом, приютивший представителей Верховной ставки, и нашла там свою подругу.

— Клашенька! Дорогая! Жива? — сквозь слезы произнесла Ирина, бросаясь обнимать подругу.

— Бог милостив… жива…

Они на минуту замерли в объятиях друг друга.

— Я думала, что тебя уже нет в живых, — задыхаясь, говорила Ирина, не выпуская подругу из объятий. — Там, наверно, очень страшно, Клава? Ты женщина… Ужас, ужас!

— Представь себе, Ирунька, там даже грубого слова не сказали нам. Я чуть было не умерла, когда нас привезли в каменоломни. Бог знает, чего только не передумала. Я совсем простилась с жизнью. Но там оказались порядочные и, если хочешь знать, честные люди! У них свой взгляд на жизнь. Странно: в таких условиях — и есть у людей порядок, есть благородство, совесть, закон…

— Клашенька, давай сядем, — произнесла Ирина. — Расскажи, что там за жизнь, что за люди? Ты для меня прямо как с того света.

Подойдя к полукреслам с высокими спинками, стоявшими у круглого столика, они проворно сдвинули их и уселись одна против другой.

— Там, Ирунька, все внешне ужасно! Подземелье это — настоящая бездна, кошмар! — с неудержимой горячностью заговорила Клава. Ее хорошенькое личико вспыхнуло румянцем. Клава приложила свои маленькие, худенькие руки к голове, и, придавливая ими гладко причесанные светлые волосы и зажмуривая глаза, она как бы этими жестами хотела усилить тот ужас, о котором собиралась рассказать. — Да, подземелье, где нам пришлось побывать, — это что-то немыслимое, его трудно обрисовать тебе словами. И, боже мой, там скрываются сотни людей, голодных, грязных, оборванных… Там есть и женщины и дети… Но они достойны восхваления! Я не боюсь этого сказать. На них надо смотреть прежде всего как на мучеников за свою религию, то есть за революцию… Да, их можно сравнить с первыми христианами… Только эти, как мне кажется, с еще большим мужеством отстаивают свою веру…

Ирина улыбнулась, удивление скользнуло по ее лицу.

— Нет, ты подожди. Будем объективными. Мы знаем, что там всего горсточка людей, и знаем, что против них брошены тысячи солдат, — все направлено на горсточку полузамученных, голодных людей. И эти люди жертвуют собой, семьями, имуществом, но не сдаются! На самом деле, Ирунька, смотри, что делается в городе и деревнях! Мы сами видели, как чины белой армии хватают рабочих, крестьян, интеллигенцию, сажают в тюрьмы, избивают, казнят… А в ответ — обостряется война. На место одного убитого повстанца становятся пять новых! Чего доброго, может подняться на восстание весь народ!.. Страшно! Знаешь, Ирина, страшно… за нас…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1