Путь к свободе

Растянувшись на земле, отдыхали, глядя вдаль, вправо, где мерцали огоньки далекого города. Смотрели в небо, которое так давно не видали, в глубине которого, в недостижимой вышине, дрожали звезды. Они были как крупные ягоды винограда и, отрываясь от кистей-созвездий, скатывались по небу… Падение звезд предвещало недалекий рассвет.

Партизаны припадали к земле и сосали мокрую траву, с наслаждением погружая лица во влагу. Казалось, что они целуют землю.

Через несколько минут вновь шепотом передалась команда!

— Поднимайся!

В деревушках, спрятавшихся в тумане, пели петухи. Где-то далеко звучали удары, словно кто-то колотил в пустую бочку.

Бледная луна заходила за взморье, а восток чуть краснел…

Приблизившись к окраине города, колонна партизан быстро перестроилась, растягиваясь в две длинные цепи. Теперь двигались еще осторожней. Бойцы горбились, прячась в тени деревьев.

Вышли на одну из окраинных улиц, тянувшихся от городского кладбища до большого моста через речку Мелек-Чесме, за которой находился город.

Партизаны гуськом крались мимо маленьких белых домишек, призрачных при лунном свете. Крались мимо высоких цветущих акаций, жадно вдыхая их пряный аромат… Им казалось, будто впервые в жизни они слышат такой сильный, опьяняющий запах, а между тем многие из бойцов росли на окраинах города, играли детьми под этими деревьями, часто мусолили горьковато-сладкие их цветы…

Внезапно тишину серого рассвета пронзил тревожный длинный гудок. Завод созывал рабочих.

«Как раз хорошо», — подумал Колдоба и ускорил шаг. За ним пошла быстрей и вся цепь.

Лишь оборвался рев большого гудка, как заревели, засвистели, завыли резкие сирены порта, гудки мелких фабрик и заводов. Колдоба по звуку определял: это гудок табачной фабрики, это — консервной, это — судоремонтных мастерских, это — сирены порта и кораблей.

Гудки приподняли настроение бойцов. Колдоба почувствовал прилив бодрости. Эти звуки были ему близки и родны…

Отряд остановился. Подтягивались отставшие. Бойцы всматривались в туман. Быстро тая, он обнажал нагромождение крыш, купола церквей, лысую вершину горы Митридат, господствующую над городом.

Колдоба распределял силы.

Одна группа получила задание отправиться на широкий мол и в портовые мастерские, напасть на пришвартованные военные суда, если удастся — захватить хотя бы одно из них, призвать к борьбе моряков и портовых рабочих и разгромить все береговые посты и караулы. Командиром этой группы Колдоба назначил Шумного.

Вторая группа карантинцев, руководимая Дидовым, была направлена к юго-восточной части города для захвата почты, телеграфа, разгрома штаба гарнизона и контрразведки.

Третья группа, под начальством ротного командира Татаринова, получила задание занять вокзал, отбить бронепоезд и при его помощи захватить линию всей железной дороги и обстрелять белых, находящихся в крепости.

Сам Колдоба взял с собой командира Кириченко и с четвертой группой бойцов решил двигаться напрямик, в самый центр города, и по пути поднять восстание в рабочих кварталах — Горке, Шлагбауме, Константиновской и Верхнемитридатской улицах.

Пока распределялись и строились группы, уже совсем рассвело.

На мокрых крышах города еще волновался редкий туман. В центре маячила высокая вершина горы, которая грудью своей упиралась в море. Широко раскинулась бухта, и с обеих сторон ее, на равнине моря, слившейся с небом, протянулись два мыса, как раскинутые серые крылья гигантской птицы, которая, казалось, встрепенулась, чтобы улететь…

3

Шумный вел свою группу вдоль реки Мелек-Чесме. Бойцы шли врассыпную, а Шумный бежал впереди всех: матросская бескозырка на затылке, грудь в пулеметных лентах, в руках винчестер. Он задирал голову вверх, высматривал через темнеющие крыши верхушки пароходных мачт — хотелось во ним определить количество судов.

В воображении его уже рисовались грузные корпуса океанских пароходов, узкие — серых миноносцев. Шумному страстно захотелось увидеть корабль, на котором он когда-то плавал.

«Ох, если там и сейчас Евсеич…» — подумал Шумный и вспомнил, что вся команда транспорта отлично его знает. Вот сейчас все вылезут на шум из кубриков, из трюмов, увидят его — и страшно все удивятся и встретят насмешками: вот, мол, смотри, командир…

«Да, я — командир, — подумал Петька. — А что? Не видал я страху? Да и к опыту военному уже приучен. Пускай кто смеется, а я скажу: „Вы, пролетарии, немедля в мою шеренгу…“»

Лицо Петьки стало серьезным и суровым. Он старался во всем подражать Колдобе и Коврову.

Вдруг справа, со склона горы Митридат, донеслись разрывы бомб, сразу всколыхнувшие тишину сонного города. Оттуда долетел протяжный, слабый крик: «Ур-р-ра!» — и затих, затерялся в теснине домов, словно волна, прокатившаяся по отмели и разбившаяся о скалы.

«Рано, — подумал Шумный, — не успеем добежать к пароходам…» — и, повернувшись, закричал отряду:

— Скорей!

Бойцы побежали, тяжело дыша, на ходу готовясь к бою.

— Рота, вперед! — в упоении срывалась команда с пересохших губ Шумного.