Путь к свободе

— Братцы мои кубанцы! Я — Сологуб Петро. Я — настоящий сын земли кубанской. Дед мой казак, кошевым був. Батько тоже небезызвестный полководец. Брат мой атаман, а я казаком остался… Эх, не було б комиссарской войны, була б царева, я уже большим человеком вышел бы…

Грудной, мощный голос Сологуба разлетался пр площади. Все перестали есть, устремив взоры на казака, а он поднял свой мундир с земли, побряцал крестами и медалями.

— Вот, всем видно, до чего я дослужился. А революция, эта идолова душа, она хочет славу, кровью добытую, отобрать. Заслугу казачью грязными большевицкими ногами топчет.

Сологуб крепко сдавил челюсти, тяжело засопел и прорычал:

— У-ух!.. Поднялись гнидники. Не дали на дорогу выйти.

— Ну и голова у Петра! Усем головам голова. Вот казак, не простого, а богацкого роду, — переговаривались казаки.

— Ему бы всеми кубанскими войсками орудовать.

— А де мое богатство? Я думал, что такого всю жисть не прожить, не пропить. А земли сколько, та земля какая!.. А теперь? Большевики, душегубы, забрали та бесштанникам бесплатно роздали, анахвемы! — кричал Сологуб. — Хлопцы, одним розмахом десять душ будем на пику садить. С материного пуза — и оттуда большевиков вытягивать, с корнем будем изничтожать… Эх, братаны, казаки, выпьем сколько тут нас есть на площади и русских и нерусских! За нового царя, за билый хлиб кубанский…

— О, как раз у точку казакам попал, ось трошки добавить требуется; и за наше вольное казацтво, — поправил старый желтоусый казак.

— Ну, нехай буде так, с прибавкой, дядько Иван, — отозвался Сологуб, поднимая хрустальную сахарницу, наполненную виноградным вином. — Ну, казаки, выпьем, щоб язык не ворочался.

— Ха-ха… Хо-хо… Га-га-га…

— Ну, як скажет Сологуб, ей-бо, так будто коваль молотком приплещет, — смеялись казаки, восхищаясь речью Сологуба.

— Казаки! — орал польщенный Сологуб. — Пейте, та ешьте, та накопляйте силы, та такой силы, та такого духу, щоб наши шашки и пики добре орудовали, щоб потом лучше да краше на ридной Кубани нам жилося!

Казаки, услышав слова «лучше жилося», затянули песню:

Выпьем по чарке, выпьем по другий…
Щоб наша доля нас не цуралась,
Щоб краще в свити жилося…

Чокались огромными кружками, расплескивая янтарное вино.

А Петро Сологуб жадно глотал из сахарницы, словно вол, давно не пивший и добравшийся в жару к пойлу. Красное вино бежало по его подбородку, по рыжим усам, по смуглой жирной груди.

— Ну, музыканты, давай гопака! Там гармония, там бубен, а там дудки.

Пошла пляска. Прыгали, падали, пили и опять танцевали, приговаривая:

Ой, сысь, потрясись!

Чеченцы резали воздух сверкающими кинжалами, с подпрыгом втыкали их в землю, на носках бегали вокруг торчащих ножей, потом вынимали и ловко жонглировали ими. Стоящие били в ладоши и в такт говорили:

— Гоп-гоп-гоп…

Вдруг в гульбу врезался крик:

— Стой!

Шум сразу оборвался.

— Там, на нивах, чего-то неладно. А ну, хлопцы, возьми-ка этих жеребцов да дергай узнавать.

Пять казаков вспрыгнули на лошадей и умчались. Вскоре они вернулись, гоня перед собой двух стариков татар.

— Ага, черти лысые, поганые татары, против казаков? Казаки всегда вас лупили и будут лупить.

— Так вот они что! Казацких коней трогать?! — заревели пьяные, угрожающе поднимая кулаки.

— А ну, вяжи кобыле до хвоста, пускай несет.

— Э, нет, еще хвост коню оторвем. Другую кару надо придумать.

Некоторые предлагали свиным салом губы намазать, иные — выпороть, повесить, но все это было забраковано.

— Повесить это не штука, а вот штука, ежели что-нибудь новое придумать, — сказал Сологуб.

Татары старики плакали, говорили, что у них всего одна десятина и ее побили лошади, что семьи останутся без хлеба, но их с пинками и издевкой потащили к школе. Там их раздели и повесили за ноги, вниз головой, на перекладине ворот.

4

Мултых и Абдулла Эмир вошли в круглую глухую комнату, стены которой были обвешаны темно-серыми, восточной работы, гобеленами. На полу лежал пушистый ковер. У стен были расставлены низкие кресла, отделанные перламутром. На окнах и на дверях висели вышитые золотом розовые гардины. На маленьком раздвижном столике лежала толстая книга, сверкающая серебром и камнями, вделанными в бархатный переплет.

Мултых огляделся, выпятил нижнюю губу и проговорил:

— Недурной у тебя уголок. Это, Абдулла Эмир, настоящий музей Востока.

Мурзак, улыбаясь, отвечал: