Путь к свободе

Вот уже промчались по улочке, вскочили в темный провал переулка, бегут вдоль стен, под густыми деревьями, оставляя далеко позади себя место прорыва.

— Теперь хорошо! — крикнул Колдоба. — Теперь повоюем!..

Над головой вдруг вспыхнул ослепительный огонь.

Партизаны толпой бросились к месту разрыва снаряда, нагнулись и оцепенели.

— Убит…

Шумный кинулся, не добежал, упал на руки и пополз, волоча ногу, раненную осколком.

— Товарищ, товарищ командир!..

Колдобу приподняли, прислонили спиной к забору.

Он открыл рот и с трудом, в смертельном хрипе, произнес:

— Не бросайте… оружия…

И повалился навзничь всем своим громадным телом.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Мрак…

Тишина…

Густой серый туман тяжелыми складками повис над городом. Где-то за горой выли собаки. Их протяжный вой тревогой наполнял сердца людей. Кое-где еще догорали дома, подожженные снарядами. Облака плыли, подбитые мехом багровых, постепенно таявших отблесков, за которыми черным кольцом смыкался мрак. Рушились обгоревшие крыши, печально звенела в ночной тишине обваливающаяся черепица, трещали и дымились обгорелые балки. Около пожарищ не было людей. Никто не тушил, никто не стерег дома… Черный дым расползался по темным улочкам. Редко-редко потрескивали одиночные выстрелы в разных концах города.

Части белых отошли на окраины. Дозоры, засады, караулы зорко следили за всяким движением в городе. На углах и перекрестках окраин, в темноте, залегли белогвардейские патрули. Вокруг города кавалерийские разъезды стерегли окружающие деревни, боясь новых вспышек восстания.

Было два часа ночи.

Вдруг бешеный топот кованых коней и лязг оружия нарушили тишину.

Всадники полным карьером растянулись по всей Босфорской улице. Молча, шашки наголо, по четыре в ряд. Мчались в центр города, оставляя на мостовой огоньки, искрящиеся из-под копыт.

Ротмистр Мултых, закутанный в бурку, в лихо заломленной папахе, летел впереди на вороной кобыле. Справа мчался граф Тернов; от тумана потели стекла его пенсне, и он нервничал, бормотал проклятия. За ними смертельным вихрем неслась вся экспедиция, наполняя город грохотом тысяч лошадиных подков. Испуганные лица прижимались к черным стеклам окон. «Что будет?.. Что будет?» — твердили жители города. Прислушивались к гулу все, кто сидел в погребах, в подвалах. Знали — в город ворвалась дикая орда.

На храпящих лошадях эскадроны пролетели по бульвару вдоль берега моря. У штаба гарнизона грохот подков затих, лошади пошли мерным, глухим шагом. Раздалась протяжная команда Мултыха. Экспедиция остановилась. Ротмистр оглянулся, но не увидел своих казаков в облаках сырого тумана, только оторванно трепетали в воздухе флажки казачьих пик. Мултых громко сказал:

— По старой боевой традиции победителей, город отдан до утра в ваше распоряжение. Что хотите, то и делайте здесь. Не стесняйтесь.

Вдоль всего бульвара в тумане зашевелились, зацокали, забряцали всадники и группами стали расплываться по темным улицам.

Мултых остался в штабе гарнизона.

…Один из казачьих разъездов, под командой казака Сологуба, остановился на Греческой улице, у подножия крутой лестницы. Здесь грудой лежали человеческие тела. Раненые стонали во мраке. По шеям коней бежала мелкая дрожь.

— Наши чи чужие? — спросил Сологуб.

— А черт его разберет! — сдавленно ответил казак, перегнувшись с седла и всматриваясь в кучу тел.

— Слухай, та воны живы, ворошатся. А чи наши воны, чи чужи, нияк не разберем.

— Та темно. Хиба можно… Хоть глаза выкалывай. Неможно разобраться, — ворчали казаки, окружив груду шевелящихся тел.

— Та все равно не время разбираться. Завтра опознаем, свои булы чи чужие.

— Рубай! — крикнул Сологуб.

Свистнули тонкие казачьи шашки. Рубили и раненых и убитых. Лошади шарахались в сторону, не переставая храпеть, дрожали.

Сологуб сердито шпорил своего жеребца, рычал, вздернув кверху шашку:

— Э-э, стервец, большевиков боишься! Мать твою…

Он направил коня на раненых, но конь встал на дыбы, упорно пятился, крутил головой.

— Ой, што вы делаете? — раздался голос на ступеньках лестницы.

Казаки суеверно переглянулись, опустили шашки.

— А стой! Хтось кричит?

Прислушались.

— Подлецы! — прозвучал во мраке сдавленный голос.

— Ага, та вин теж большевик! Срамит нас…

Несколько казаков вскинули винтовки, выстрелили по направлению голоса и услышали, как надрывно застонал там человек и захрипел быстро, словно торопясь перед смертью высказаться:

— Да я свой же, свой… из пулеметчиков… Что ж губите, палачи казачьи, за что? Проклятые…

Голос оборвался.

Казаки молчали. Тихо прозвенели клинки, втискиваемые в ножны. Сологуб крутил цигарку.

— Айда, по живым людям двинем, — глухо сказал он. — Какой с мертвецов толк…

2

По всему городу метались конные разъезды, заезжали во дворы, спешивались, стучали прикладами в двери.

Петро Сологуб, покачиваясь в седле, въехал во двор большого дома. Соскочил с коня и, раскорячив ноги, стал посредине двора. Прокашлялся и крикнул:

— Хлопцы, а ну, по всем дворам — шукать жидов и большевиков!