Путь к свободе

Офицеры подталкивали друг друга, тихо смеялись. Мултых чувствовал на себе общее восхищенное внимание и, как истый артист, выдерживал паузу, тыча концом шашки в ноги крестьянина.

— Говори правду, голову снесу! — пригрозил Мултых.

— Ваше благородие, я и своим деткам, которых у меня четверо, закажу не ходить в город. Пустите меня до дому, помилуйте… — плакал и просил крестьянин. — Я же ни в чем не повинный. Ей-богу… Как перед господом!

Мултых выдавил сквозь зубы:

— Кто тебя посылал из деревни? Большевики? Говори!

— Ваше офицерское благородие, я отроду не видал, какие есть они, большевики…

— Расстреляю, хам! Восстание, говорят, подняли в деревне?!

— Иголок ему в пальцы — все скажет, — вставил старый, плешивый полковник.

Крестьянин упал на колени, бился лбом о камни, крестился, доказывая, что он никого не знает, ни к чему не причастен.

— Э, хитришь, скотина лукавая. Представляешься. Эти сказки ты на печи девкам рассказывай!

— Ваше…

— Молчать! — взревел Мултых.

Вдруг сверху, из окна штаба, раздался голос генерала Губатова:

— Не теряйте времени, ротмистр, я жду вас.

Тогда Мултых отступил на шаг и лихо взмахнул рукой. Голова с длинными светлыми волосами упала на мостовую и покатилась к ногам офицеров. Туловище покачалось одно мгновение и, дернувшись, упало. Детская куколка и два пряника выпали из-за рубахи.

— Вот и все. Меньше возни, — одобрительно сказал седой полковник.

Мултых вытер клинок об одежду еще вздрагивающего крестьянина и взбежал по лестнице в штаб.

Офицеры расходились.

Генерал Губатов, наблюдавший из окна, крикнул:

— Выбросьте в море, чтоб не валялась падаль на глазах!

Юнкера взяли тело за ноги и за руки и поволокли к морю. Казачий сотник поднял за волосы голову.

— Казаки, он еще живой!

Он понес, держа на отлете, голову к морю, оставляя за собою кровавый след. Большие глаза крестьянина неподвижно смотрели в небо, где кружилось, четко вырисовываясь в лазури, черное воронье.

2

Вечерний сумрак пополз по узким, кривым и грязным переулкам, по ступенькам крутых лестниц, по хатам. Море темнело. Тихо вздыхали мелкие волны. Весь город стыл в холодном, тревожном молчании.

Партизаны лежали вдоль стен, за камнями, в развалинах. Они прислушивались ко всякому шороху. Их глаза буравили темную синеву вечера, зорко смотрели вперед, по сторонам, искали белых, которые могли выскочить каждую минуту из домов, из-за углов, из-за стенок.

Колдоба, истекая кровью, ослабел; он чувствовал, что силы его приходят к концу. Он сидел на камне разваленной стены, поминутно стряхивая теплые струйки крови, бежавшие по правому виску и щеке. Напряженно думал, не обмениваясь ни с кем словом. Думал: «Удар… Но как? Куда? Какими силами?»

Внизу, в городе, по Набережной, по Босфорской улице, до самой площади, и у штаба гарнизона возобновились суета и крики, торопливое движение, бряцанье, фырканье автомобилей.

От собора, по асфальту Воронцовской улицы, то и дело погромыхивали цепями и стальной броней два автомобиля. Английская пехота еще одной колонной двигалась из крепости к городу.

Белые готовились.

Глухо отдавался гул каблуков. Мерные шаги грохотали по мосту.

Колдоба слышал голоса партизан:

— Сейчас начнется… Опять ползут…

У Колдобы кривилось лицо, зубы были сцеплены. Он подсчитывал наличие сил, крутил головой. «Эх, мало! Нет кулака — нет удара. Горсточка людей…»

Партизаны, припав к камням, перезаряжали винтовки. Где-то далеко внизу шумело и плескалось пепельное море. Над бухтой мигал маленьким красным огоньком плавучий маяк, а вокруг все темнее, темнее… В проливе иллюминацией вспыхнули огоньки — множество желтых точек. Это английские миноносцы, а за мысом, освещенный, как далекий город, застыл крейсер. Видят это измученные партизаны, видят восставшие рабочие, чувствуют железный обхват, знают, что близится неравная, быть может последняя, схватка…

Колдоба отдал приказ спять всех с позиции, с юга и запада, и перебросить в северную часть города, к старому кладбищу.

Тихо и незаметно один за другим уходили партизаны на назначенное Колдобой место.

Далеко в море поднялся до самого неба ярко-белый светящийся столб. Он упал на воду, оторвался от нее и пополз через город на вершину горы. Холодный луч прожектора ударил в глаза партизанам. Вмиг все прилипли к земле, не шевелясь, замерли в траве. Город под замораживающим сверканием лучей принял фантастический вид. Луч прожектора осветил Аджимушкайские каменоломни и деревушку. Около морагентства торопливо забормотал пулемет: та-та-та-та… та-та-та… — и умолк.

Партизаны жидкими цепями спускались вниз. С моря лезли на город медленные желтые лучи. Они осветили подгорье, и фигуры партизан возникли в темноте, словно вырезанные из картона. Кругом заверещали пулеметы и заорали белогвардейские глотки:

— Ура!.. Ура!.. Ура!..

Белые не наступали, а при свете прожекторов палили беспрерывно и кричали так, словно шли в атаку.

Колдоба созвал под прикрытие стен командиров. Тут было много старых партизан — вся головная часть отряда. Они ждали, что скажет Колдоба. Для чего он собрал всех вместе?

Колдоба с трудом разжал зубы и тяжело выдавил слова: