Путь к свободе

Вошел Петька Шумный. Он был в приподнятом настроении, несмотря на то, что имел довольно потрепанный вид. Раньше это доставило бы ему большое огорчение — он любил аккуратно одеваться, таким привыкла видеть его Аня. А теперь он был в сильно поношенном бушлате, таком же клеше и порванной тельняшке. Он стянул с головы старенький, с белыми кантами, картуз и неторопливо прошел в столовую, куда пригласила его Мария Ивановна.

Мысль о том, что он сейчас встретится с Аней, так взволновала Петьку, что он растерялся.

— Откуда ты, Петя? — спросила Мария Ивановна. — Как ты нас напугал! Ну, садись, садись!

Петька тихо произнес:

— Ваш Мартын Федорович низко вам кланяется.

— Да что ты?!

— Видел Мартына Федоровича в Мариуполе и от него привез вам поклон, — уже весело произнес Петька.

— Петрусек! Сыночек мой! Мартын жив? Стой, стой, я Аню… Садись, Петрусек, радость моя, расскажи: как он, сердешный, Мартынушка мой? — И она выбежала из столовой.

Шумный вздохнул и оглядел большую столовую, обставленную мебелью красного дерева, с английскими стоячими часами, с посудными горками.

Аня все еще стояла у окна, выжидая. Затаив дыхание, она старалась разобраться, с кем разговаривает мать.

«Кто бы это мог быть?»

В комнату вбежала мать. Она включила свет и радостно сказала:

— Не бойся, детка, закрывай скорей ставни.

— Кто пришел?

— Иди — сама увидишь, такой стал неузнаваемый. Тебе поклон от отца, моя золотая детка, отец наш жив! — И она проворно бросилась сама закрывать окно, продолжая говорить: — Господи, как я рада, вот уж не ожидала! Иди же скорей, человек ждет!

— Да кто? — спросила Аня.

— Петька!

— Какой?

— Да Шумный, какой же еще!

Аня невольно рассмеялась.

Перед ней сразу возник образ Петьки — худенького, бойкого и задорного парнишки. Он представлялся ей именно таким, каким она видела его давно. Даже не тем, каким он уезжал в армию. Ане почему-то стало неловко, она не знала, что ей делать. Как она заговорит, что скажет ему?

Ане вспомнилось, как они очень любили вдвоем сидеть на лавочке. Раз вечером Петька прочел ей какие-то стихи и пристально при этом смотрел в глаза. Петька иногда самоуверенно говорил Ане, что у него такая сила воли, что десятеро не сумеют заставить его моргнуть.

— Вот видишь, какой! — сказала Мария Ивановна вошедшей Ане, показывая на Шумного. — Смотри, ни за что бы не узнала. Как вырос! Петенька, ты прямо красавец. Ну в точности папаня, как вылитый… Доченька, он отца нашего видел.

— Да, видел, — смущенно проговорил Петька.

Аня протянула ему руку.

— Нашел вас, — с дрожью в голосе говорил Петька. — У меня была мама, я разговаривал с ней, она сказала, что вы все живы и здоровы. — Он замялся. — Ну, как ступанула нога на сушь, так я и помчался к вам.

Аня улыбнулась и села. Глаза ее забегали по ветхому костюму моряка.

Шумный поймал ее взгляд и покраснел до ушей.

— Махновцы обобрали нас.

— Окаянные! — вскричала Мария Ивановна. — На море?

— Нет, они на суше, сначала захватили у белых Мариуполь, а потом вместе начали грабить.

— А как же папа, е(…)[6]

— Его и след простыл.

— Куда?

— Неизвестно. Он от(…) А куда и как — об этом(…)

— Значит, папа служит в (…) рела Петьке в глаза.

— Да.

— А ты?

— Я… видишь… как тебе сказать…

— Ведь ты же был красным, — перебила Аня.

— Ну, мало ли что был, а теперь, видишь вот, нет. Уголь вожу.

— Почему?

— Знаешь, Аня, давай об этом не будем говорить, тебе все равно не понять, здесь требуется политическое понимание, — ответил Петька.

Аня хотела было подняться, но вдруг почувствовала, что ее руку сдавили его грубоватые пальцы. Он придвинулся к ней и прошептал:

— Анечка!

Она освободила свою руку, достала с буфета вазу с виноградом. — Угощайтесь!

Петька едва не рассмеялся: «Значит, на „вы“, „угощайтесь!“…» Потом нахмурился. Он смутно почувствовал, что Аня стала другой. Он поминутно заглядывал ей в лицо, рассматривал ее шею, грудь, плечи, волосы, — все было красивое и нежное. Аня была уже взрослой, и в ее движениях чувствовалось какое-то благородство. Он не мог отыскать в ней того, что было раньше, — своего, рыбацкого, простого. Петька спрашивал себя: «Разве это та отчаянная Анка, с которой мы проказничали, бегали по раскаленным каменным плитам, бросались в море и плавали, как дельфины?» Он вспомнил бородатого дядю Огоря и его хорошую, спортивного образца лодку, которую они стащили, чтобы съездить на ней в Тамань, взять груз и заработать кубанского винограда. Вспомнил, как лодка перевернулась и они поплыли к берегу, договорившись друг друга не бросать, если тонуть, то вместе, как их подобрали рыбаки, как всполошился весь пригород и требовал от родителей выпороть их за такое баловство, да так, чтобы нельзя было ни сесть, ни лечь!

Вошел старик художник. Засунув руки за ремень, которым была подпоясана его длинная синяя рубаха, старик обратился к гостю:

— А ну-ка, подойди сюда! Это ты разыскал Мартына Федоровича?

(…)ече с Березко, потом то-(…) Марии Ивановне.

(…)орович на прокормление. (…)азу ёк-ёк, мол, прячь по-(…) и я их в ботинки, под (…)