Путь к Земле («Кон-Тики»)

Что чувствует муха, лишенная крыльев? Теперь я знаю это на опыте… Ступеньки кончились спустя полчаса, передо мной был край верхней площадки. В глаза брызнуло Солнце. Чья-то сильная рука ухватила меня за плечо и поставила на ноги – магнитные подошвы тут же прилипли к настилу.

– Вот и бессменный штурман «Кон-Тики» Александр Перепелкин, – услышал я знакомый, слегка ироничный голос.

Я открыл глаза. Коршунов стоял рядом, это он помог мне взобраться сюда. Площадка была так же обширна, как и на нижнем торце, но отнюдь не выглядела пустынной. В центре ее возвышалась приземистая надстройка воздушного шлюза, над входом красовался плакат: «Привет мужественным космопроходцам!» Неподалеку примостился тяжелый ракетный диск с крупными буквами на борту ТВ. У телекамер суетились люди в скафандрах. Все это что-то напоминало. Камеры были устремлены на нас. И опять, подозреваю, физиономия у меня получилась довольно глупая…

– Ну повторите, ну что вам стоит, – попросил кто-то. – Вы же профессионал…

Примечательная особенность беседы с группой незнакомцев в скафандрах – никогда не знаешь, кто из них конкретно к тебе обращается. Не фиксируется направление голоса. Пока я соображал, ответил Коршунов. Конечно, это было продолжение разговора. Начала его я не слышал – металл экранировал радиоволны, не пропускал их на мою лестницу.

– Нет, – твердо сказал Коршунов. – Мы профессионалы, но не каскадеры. Если мы иногда, как вы выражаетесь, идем на риск – а в действительности это точный расчет, – то лишь по необходимости. Сейчас я ее не вижу.

– Каскадеры! – возмутился еще один голос. Коршунов повернулся к говорившему (все они в скафандрах выглядели на одно лицо, только этот был без телеаппаратуры). – А мы, знаете, кто мы такие?

– Догадываюсь.

– Телевидение! – гордо произнес говоривший. – Причем документальное! Я режиссер… – он назвал фамилию, я ее не запомнил. – Телезрители ждут от нас правды, и мы им ее даем! У меня ответственное задание – сделать фильм о вашем полете!

– А кто вам мешает?

– Нам мешаете вы! – взорвался режиссер. – Откуда мне было знать, что вы пришвартуетесь к причалу для беспилотных зондов? Откуда мне было знать, что вы решитесь на этот сумасшедший прыжок? Откуда мне было знать, что вы откажетесь от дублей?

– Однако вы предусмотрительны, – мягко проговорил Коршунов.

– Да вы… – задохнулся режиссер. – Да мы…

– Отвяжись от него, Женя, – сказал один из людей с камерами. – Причаливание я беру на себя. Сниму старт, потом пустим обратным кадром…

– А прыжок? Я тебе должен прыгать?

– Придумаем что-нибудь, – не сдавался оператор. – Муляж бросим на леске. Леска у меня крепкая, крокодила выдержит…

В продолжение этого разговора все мы медленно продвигались к дверям шлюза. Коршунов остановился, посмотрел в небо. Солнце опускалось к дальнему краю площадки, следом Земля. Потом он шагнул внутрь, я за ним. Последними вошло телевидение. Створки за нами сдвинулись, тамбур стал наполняться воздухом. Потом гостеприимно открылся внутренний люк…

Мы провели на станции почти сутки, оставившие впечатление суматохи и хаоса. Рядом с нами все время были какие-то люди – мужчины и женщины. «Юрий Гагарин» – целый орбитальный городок, население здесь не меньше, чем в Центре Королева. Одни лица сменялись другими, все что-то спрашивали, давали советы, предостерегали. Мы обедали, мы ужинали… Равнодушных не было, все знали о рейсе «Кон-Тики». Иногда попадался режиссер Женя со своей командой либо один – без скафандра, в кожаном пиджаке и свитере, он смотрелся солиднее, действительно тянул на заслуженного. Вечерняя программа отвела нам минут пятнадцать. Снято было лихо – старт сверху и снизу, погоня за станцией, «Кон-Тики» на фоне скал… Выглядел наш кораблик весьма романтично. Наконец заключительная сцена на верхнем причале «Гагарина»: Коршунов вытаскивает меня на площадку. Лицо у меня, кстати, получилось именно такое, как и предполагал.

Перед сном был мне вызов по видеофону. Звонил, естественно, Эдик Рыжковский все с теми же текстами. Я посоветовал ему на будущее шутить более осторожно; боюсь, это прозвучало грубо. Но я смертельно устал, и было невыносимо слушать его причитания.