Путь на Индигирку

— Без лямок-то не потянут, это верно, — как бы отвечая Гриню, заговорил я. — Но уж очень нудно их чинить, кажется, вся жизнь остановилась, какие-то глупые вопросы лезут, лишь бы о чем-то говорить…

XVI

Гринь склонил голову набок и, оставив работу, смотрел на меня мягко светившимися среди рыжих бачек глазами. Все лицо его заросло бородой до самых разлохматившихся, не рыжих, а просто светлых, как говорят, русых волос.

— Работа, извиняюсь, всегда работа, — произнес Гринь. — Интерес у человека не от работы, а от любопытства к жизни… Хотя, конечно, бывает и работа завлекательная, не оторвешься. — Он замолчал, опустил глаза. — Да, интересная история получилась! — продолжал он, снова взявшись за шило и прокалывая ремень. — Работал я, извиняюсь, кладовщиком в колхозе «Красные зори» в Курской области. Должность, сами знаете, строгая, аккуратности требует. Ни-ни ни себе, ни другим, все через бухгалтерию. Как только ко мне не прилаживался бригадир полеводческой бригады! Был у нас такой бугай, до баб и до самогона охочий, Нечипуренко. Крепкий, ноги  короткие, как бы за землю цепляются — не повалишь. Рожа, извиняюсь, грязного оттенка, как прошлогодний буряк, ручищи растопырены, работы просят. Умел работать, ничего не скажешь. В районе его поддерживали. Там его как бы с фасаду видели, а я, извиняюсь, как бы с изнанки просматривал… — Гринь помолчал, протягивая дратву в отверстие. — Жинка у меня была ладная женщина. Хата своя, мальвы в огороде, каких здесь и не видали никогда. Как должно быть… Она в поле работала в бригаде Нечипуренко. Все с того и произошло.

Гринь опять надолго замолчал. Я беспокойно завозился на лавке, начал вымерять лямки, подгонять под нужный размер.

— Выдержат ли? — спросил я. — Псы сильнющие, оборвутся еще…

Гринь ничего не ответил, стянул дратву, закрепил узлом, отложил починенную лямку.

— Не отпустил я Нечипуренко со склада зерна, — заговорил Гринь, — буряков не дал. «Иди, говорю, в бухгалтерию, выпиши, извиняюсь, как должно быть». — «Пожалеешь, говорит, поздно будет». Я ему на дверь указал: «Извиняюсь, выдь со складу…» Хотел он мне to зла двинуть, однако опомнился, ушел. Жена мне как-то говорит: «Что ты злой к бригадиру? Мужик он ничего…» А я отвечаю: «Что ты добра к нему не в меру?» Молчит… Опосля уже люди мне глаза открыли, рассказывать не хочется, до сих пор за сердце берет, как вспоминать начинаю… Ушел я со своей хаты, оборудовался на складе в каморке. Через полгода судили Нечипуренко за воровство, дали три года, хоть и защитники у него нашлись в районе. Посадили все ж таки. Колхозники за меня встали, давайте, требуют, нам его в председатели. Отказался я. Не мог ни в свою хату вертаться, ни бывшую жену видеть… На складе век жить не будешь, и глаза завязывать тоже не выход. Собрался сюда, предложил хорошей девушке со мной уехать. Не схотела. Первый год не знал, как жить здесь. Извиняюсь, свету дневного не видел. Прошло время, опять интерес до жизни народился… Необыкновенная история со мной приключилась: извиняюсь, встретил тут одну… Помните, в клубе с Коноваленко поспорил, сказал ему тогда, что нет ничего удивительного, если невесту встречу. Верите, каждый день с праздником схож…

Глаза Гриня разгорелись синим огнем, и весь он стал деятельным, просветленным, привычным для меня Гринем.

— А она? — спросил я, догадываясь, о ком говорит Гринь.

— Она, извиняюсь, одно уважение ко мне имеет, а то насмешничать/ начнет, как малое дите… — Возвращаясь к делу, которым мы были заняты, он, как всегда обстоятельно, с доброжелательностью заговорил: — А насчет лямочек не сомневайтесь, в лучшем виде будут лямочки. Собачки побегут — ветер не угонится. Ну, конечно, у каждой псины свой характер, я уже вам докладал…

Лямки мы починили часам к двенадцати ночи. Выезжать можно было хоть завтра, осталось только договориться с Кирющенко, чтобы Гриня отпустили вместе со мной. Ни у меня, ни у Гриня не было сомнений насчет того, что мы покатим вдвоем, я собаками управлять не мог.

Утром пошел кормить свой «транспорт». Фанерная дверца палатки была распахнута, палатка пуста. И гнев и горечь обиды овладели мной, я понял, кто это сделал. Вести себя с такой наглостью! Позвал Гриня. Он принялся ползать по снегу, изучая следы злоумышлен

— Не иначе Петр Коноваленко, его валенки, — сказал Гринь, вставая. — Что ты будешь делать! Придется, извиняюсь, за горло его брать… В поселке собак нет ни одной, куда-то спрятали.

Я тут же отправился на другую сторону протоки, в юрту Коноваленко. Набухшая синевой тропка меж порозовевших от зари сугробов вела в глубь тайги. Маленькая плоскокрышая юрта, обсыпанная снегом, стояла в окружении невысоких, словно обглоданных, зимой лишенных хвои, лиственничек и тальниковых кустов. Глянул вокруг — никого. Дома поселка, суда в протоке, дымы от костров, разведенных плотниками, — все это исчезло, заслоненное тайгой. Крохотная юрта и пронизанная холодными тенями, в отдалении подожженная зарей, тайга. «Вот как он тут живет, — подумалось мне, — точно один на всем свете…»