Путь с войны

Загорский бросился вверх по горке, на ходу вынимая оружие. Сметана вмиг достал из машины немецкий автомат, побежал следом. Борис замешкался, он не знал что делать, бежать ли за своими, или остаться с Виленой. Но та уже сама вынимала маленький браунинг и решительно шагала в сторону леса.

– Здесь, – сказал испуганный Гаврилов и повел Загорского за собой.

У дерева в бархатной тени на мягкой траве лежал на спине майор Ветров и мертвыми красивыми глазами смотрел на небеса. Руки разметались в стороны, на губах заледенела его коронная усмешечка. Фуражка в кровавых разводьях лежала на древесном корне, болезненно выступающем из земли. Ремни, всегда туго облегающие его торс, были ослаблены, будто съежился, сдулся человек и беспомощно обвисла портупея. Будто вылетела душа, имеющая вес и объем.

Загорский потрогал шею Ветрова,

– Гол с пенальти и красная карточка – только и сказал он. Бережно повернул голову убитого, осмотрел ножевую рану. – Мастерский удар.

Сметана с автоматом прошелся по полянке. Остановился у сломанной ветки, осмотрел почву рядом.

– Ушел, – сделал вывод Сметана. – Или ушли. В ту сторону.

Исай Гаврилов присел на корточки рядом с телом, вздохнул:

– Жалко. Веселый парень был.

Загорский продолжал осмотр. Полез рукой в нагрудный карман мертвецу.

– Ростислав Васильевич! – отрицательно крутя рукой, проговорила Вилена.

А Борису не было жалко. То есть, было какое-то чувство, сострадание что ли, но и некоторое удовлетворенное принятие… стыдно! Личное личным, а так… Ветров красивый и мертвый. Лицо охрусталилось, но осталось симпатичным. Борис поднял фуражку Ветрова. Сверху на поле от канта до канта была кровавая вязь, которую можно принять за случайность, но нет!

– Мастерский удар, – повторил Загорский. – Редко мне такое доводилось видеть. Узким ножом, предположительно стилетом, четко в шейную впадину, где голова соединяется с позвоночником, со спинным мозгом. Профессионально.

– Ростислав Васильевич, – обратился Борис. – Взгляните. На фуражке кровью написано, пальцем написано. Катунь! Это река на Алтае! Это Бардин!

Загорский осмотрел поле фуражки. Да, действительно, надпись «Katyn». Не очень отчетливо, но разобрать можно. Убийца торопился, но послание оставил. И послание это на польском, блять, языке.

– Нет, Борис, – сказал Загорский. – Это не фигурант. Надпись не про Катунь. Это не река, а наоборот деревня. Гаврилов, Сметана! Оставайтесь здесь, – приказал Ростислав.– Стерегите жмура. Мы поедем в город, надо поставить в известность командование. Вилена, пойдемте.

Вилена кивнула, растянула в угрюмой улыбке безцветные губы. Посмотрела на ладонь, сжимающую маленький дамский пистолет. Подняла руку и неожиданно для всех выстрелила, метров с пятнадцати всадила шесть пуль одну за другой в бледно-молочный ствол юной березки. Патроны кончились, Вилена наклонилась к мертвому Ветрову и положила пистолет ему на грудь, после чего она развернулась и пошла к дороге. Твердо, прямо, не оборачиваясь.

5.

Ну, здравствуй, Родина, страна шлагбаумов, заборов и запрещающих табличек. Так подумал Ырысту, увидев на пути красно-белую перекладину, брякнувшуюся поперек дороги. Никаких пограничников рядом с будкой, естественно, не было – во время войны все границы, как утюгом, сглажены. Пограничный пункт выглядел заброшенным, но от греха подальше Бардин пост обошел, заложив солидный крюк, после чего, перейдя не стриженную, к вечеру притихшую речку, оказался – так он понял – на советской территории.

«Поймают- худо будет, – сказал на прощание Войтек. – Лагерь в лучшем случае».

«Лагеря наши ждут постояльцев, – мрачно пошутил Ырысту. – Цеха, где плетут колючую проволоку, работают без выходных».

Ярузельский снабдил Ырысту провиантом и посадил в машину, следующую в город Замосць, называемый ранее Замостьем. Неплохой городок оказался, слезливый. А потом пешком, пешком – привет, советская Украина.

Ырысту оказался в лесу. Не тайга, конечно. Деревья лиственные и какие-то несерьезные. Хотя дышится легко, упоительно, дышится лесом.

На одно из деревьев Бардин повязал ленточку, побрызгал из фляги по сторонам, поприветствовал местных духов. Никто не ответил. И пес с вами! Ырысту снял сапоги, портянки утрамбовал в карман и пошел по лесу босиком. Да, чувствовать землю! Сквозь тысячелетия, из первобытных времен донеслась первичная приветливость мира.

«Человек- человек – человек», – зачирикали птицы.

«Свой-свой», – просвистел в ответ Ырысту.

Пернатое общество успокоилось, занялось своими делами.

Это в Онгудае было, семь лет назад. Одна семья промышляла в тайге, и кызычак, младшая дочь куда-то в сторону отошла. Не то, чтобы заблудилась, алтаец не может в тайге заблудится, а просто как-то одна осталась. Села под кедр, отдыхает, ягоду ест. Вдруг слышит голоса! И голоса эти рассуждают о том, что теперь будет хорошо, ореха будет много, людей – мало, и все в таком роде. Когда девочка рассказала родне об услышанном, ихняя самая старшая бабка поняла, что это был разговор птиц. И разговор этот – к беде. Будет много ореха, значит не будет мужчин. Война! Предстоит война, куда уйдут мужчины.