Путь с войны

– Может. Это зачастую совпадающие лица, если со стороны посмотреть. Но суть в мотивации. У интеллектуала побуждающей силой будет умственный творческий труд, свободное мышление. У интеллигенции главный мотив – очертить свою социальную страту. Установить границы прослойки, определять своих, отделяя своих от чужих. Вот в чем дело. Интеллигентская модель поведения, необходимый минимум информированности, манера речи. Элитаризм чистой воды. Это все стоит на той же полке, где салонная литература, даже высокая кухня. Мода от кутюр, не массовое кино…

– Хитрожопый театр, – вставил Сметана, он с интересом слушал Бориса, любая критика интеллигентов была ему по душе.

– Да, театр не для всех. Много чего… ценители живописи абстрактной. Не сами рисунки нужны, рисунки нужны как критерий, чтобы отделится одному сообществу от остальных. Как бы ничего плохого, но и чего-то непременно положительного нет. У нас тоже свой жаргон, свои интересы, но уголовный розыск не претендует на высокое общественное положение. Интеллигенция – претендует, ей нравится смотреть сверху вниз. Низшие руководители партии тоже любят смотреть сверху…

Тут Вилена локтем с силой заехала Борису под ребра.

– Летчики, – поперхнулся он. – Тоже новая аристократия. А суть в том, что настоящая аристократия исторически исчезла и на ее место в социальном уравнении стали претендовать…

Борис получил еще один тычок в бок. Но чекист Ветров уже зацепился.

– Полагаете, Борис Борисович, это проблема? В государстве рабочих и крестьян вам не хватает аристократии?

– Мне всего хватает. Но движение в системе отчета сохраняется. Инерция. Поэтому… А допустим та, царская аристократия. Екатерине Второй не было смысла выделяться гастрономическим способом, она любила гречку с мясом, но всем же понятно – императрица. Лев Толстой пашет сохой, в рубашке, босиком. А зачем ему сюртук? Он и так граф…

Граф Толстой, подумал Ветров. Эх, Феликс, Феликс. Повторял, бывало, слова Толстого «Война – противное человеческому разуму и природе движение». Пацифист одноглазый. Можно проще: война – говно! И все сразу ясно. Что тебе ясно? Погиб, так молчи! Война, значит, необходимое естественное выделение. Для разума может и неприятное, но так устроена природа. И государству как организму без войны никак.

***

Загорский их ждал на открытой площадке возле барака крытого красной черепицей, в котором находилась польская администрация. Ростислав был похож на проигравшегося картежника, беспомощно стоящего на ветру со скомканной шляпой в руке.

Выходя из автомобиля, Борис подал Вилене руку, но она не заметила, или сделала вид, что не заметила. Ветров сверлил Ростислава вопрошающим недоуменным взглядом, а Сметана уже понял, что произошла очередная неудача и тяжко вздыхал.

Загорский обернулся на польских солдат в беззаботно заломленных конфедератках, которые стояли на крыльце барака, курили и посмеивались (Ростислав расценил их смешки как шпильки в свой адрес. Впрочем, необоснованно), и сказал сквозь зубы:

– Опоздали. Ушел.

Ветров скрестил руки на груди, сказал:

– Меня интересуют милые подробности.

– Как же так-то, как же это, – сокрушенно запричитал Сметана.

Загорский прикрыл рот рукой, будто кто-то следит за ним и пытается читать по губам.

– Помните, Борис, список ссыльных?

– Неужели совпало?

– Да. Некий Ярузельский Войцех. Он был в ссылке как раз рядом с последним местом жительства бегунка. Невероятным образом они встретились, Ярузельский помог фигуранту, посадил на транспорт, следующий в сторону нашей границы.

– Такая ничтожная вероятность, – шепнул в никуда Борис, поднял брови, буровя лоб гармошкой, словно решал хитрое уравнение.

– Ориентировки они наши не видели? – спросил Ветров.

– Берем этого Войцеха? Покрутим, – воинственно предложил Сметана. И сообщил невпопад, что еще при Ягоде служил в Ленинграде тоже Войцех, только Левандовский, его потом осудили на пятнашку.

Загорский поднял потертый портфель, стоящий у ног, передал его Сметане. Потом расправил шляпу свою, пригладил поля.

– Поручик на выезде, – сказал он устало. – Ярузельский на вас, Борис. Доставить, допросить. Без дерзости, не будем злить союзников. А что касается ориентировок, то да. Сработал крючок Вилены Александровны, – Загорский тепло посмотрел на девушку. – Журналистская замануха сыграла. Потому и информация прошла. Но я опоздал, моя вина. А эти дурака включили все разом: «пан офицер, только-только, вот-вот, утром – вечером, здэсь был». Нужна новая база, переезжаем. Товарищ майор, на вас надежда. И… поехали отсюда, ребята нервничают.

– Бак почти пустой, – хмуро доложил Гаврилов.

Загорский хищно оскалился.

– А вот с этим нам поляки и помогут. Это я стрясу!

Ростислав направился к бараку. Ветров шагнул за ним.

– Я с вами. Так страшнее будет. Шуганем польских панов.

Автомобиль был заправлен, оперативная группа выдвинулась в город. «Добрые самаритяне, – сказал Загорский о поляках. – А по Ленину: мелкий буржуазный элемент с бешеным шовинизмом».