Путь с войны

Бардина вернули в погреб, откуда долгое время не выпускали. Кинули поганое ведро и раз в день (или в ночь?) ставили на верхнюю ступеньку кружку воды и миску баланды. Курева не давали, в разговоры не вступали, Ырысту даже не знал, кто ему приносит пищу, явно не Ракицкий, тот бы, в любом случае, пару слов сказал. Свеча иссякла, да и спичек не было. Ырысту впал в отрешенное забытье, сидел на столе, поджав ноги, и созерцал темноту. Ни видений, ни снов значительных не было явлено, только мерещился несколько раз факельный марш в бывшем советском Киеве.

Одиночество и темнота. Так продолжалось тысячу лет. А может, неделю. Сложно сказать. Европеец – немец или русский – давно с ума бы сошел. Однажды он слышал дождь. По стенам погреба сочилась безвкусная вода. А после Ырысту позвали. Он вылез наружу с ведром в руке. Толстый бандеровец все-таки натянул маскировочный костюм. Подыши, предложил пухляш. Ырысту подышал. Под пасмурным небом – бабушка на коленях перед лункой. Один ее цветок был сломан. Она поднимала стебель прямо, он падал, она поднимала. Так повторялось снова и снова.

– Где Загорский? – спросил Ырысту.

Толстяк промолчал, сорвал с ветки горсть незрелых яблочек и бросил их в рот.

– А как его зовут? Я даже имя не знаю.

Бандеровец подвигал челюстью, выплюнул яблочную массу и сказал, нехотя:

– Михась.

– Михаил, значит. А тебя?

Толстяк не ответил и крикнул бабушке, что встань-ка, дурная-старая, сломан цветок, не оживишь. Старушка подняла голову, по щекам ее текли серые слезы. Бандеровец разозлился и загнал Бардина обратно в погреб.

Снова темнота и одиночество. Но теперь Ырысту не впал в оцепенение. Он громко произнес: «Сижу под землею в темнице сырой вскормленный на воле, уж не молодой». Водрузил скамейку на стол, освобождая место, где принял упор лежа, стал отжиматься.

Отжимания, приседания, перерыв, во время которого Ырысту вслух читал стихи, все которые мог вспомнить. Забытые строчки восполнял по своему усмотрению.

Я вам не старик, не сумасшедший, мы еще повоюем. Что там будет в полнолуние? Или поверят, или повесят. Какая-то определенность. Только, сидя, в подземелье не поймешь где день, где ночь.

День, ночь, день, ночь, скрип засова, ковшик, глоток воды, пятьдесят отжиманий, победа фашистов в следующем веке, телефон без провода, общество потребителей, пятьдесят приседаний, и днем и ночью кот тупой все ходит по цепи златой. А Жорка? Жорка упокоился в мире мертвых, бесплотным облачком застрял в ветвях священного дерева Байтерек. Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не еврей. Ветви – небо, корни – подземный мир, равновесие между мирами нарушено, только Алтай еще держит…

– Живый? – голос того бородатого, чьи глаза выдают больную печень. Сколько времени прошло? Где Ракицкий?

– Вилазий!

Кто такой Вилазий? Римский император, сын Мудясия, победитель при Карфадури.

– Эй! Выходь!

Никакого покоя, шляются всякие, подумать не дают.

Поднялся по лестнице. Терапевтическая доза свободы с запахом навоза. Ржание коней, дымчатый дождь. Бородатый привел Ырысту к полковнику, сам остался снаружи. Ырысту вошел в горницу, пан полковник сидит на подлокотнике кресла. На нем кольчуга и плащ. В углу стоит наказанный двуручный меч…

Сон?

Скрип засова. Свет в темнице.

– Живый? – кричит бородатый – Вилазий!

Воздухом прозрачным захлебнулся Ырысту, свежестью росистого утра. В небе растворялась почти круглая луна с незначительной вмятиной с боку, значит, очень скоро что-то разрешится, вечером или ночью.

Бородатый привел арестанта к дому полковника, сам остался снаружи. Пан «пулковник» сидит в своем кресле, на нем советская форма без знаков отличия.

Не вели казнить, великий князь, подумал Ырысту и ущипнул себя возле ребер. Больно. Не сон?

– Садись, – полковник показал на табурет.

– Оголяться не надо? – сказал арестант и уселся. Еще на первом допросе он понял, что в меру шутливый и смелый тон полковнику по душе.

– Бардин Ырыст… А имя переводится или так?

– Ырысту – это счастливый.

– И как? Помогает? – усмехнулся полковник.

– Бывают дни счастливые, бывают и несчастные. А больше всего нейтральных, – сказал Ырысту. – Как у всех.

Полковник постучал папиросу о ноготь, увидел жаждущее выражение лица собеседника, достал портсигар, положил перед Бардиным. Закурили. Ырысту подумал, что с ним или все нормально… или совсем плохо, безнадежно до последней папироски перед казнью.

Полковник увидел кого-то в окне и вышел. На крыльце происходил оживленный разговор, но Ырысту не прислушивался, он с наслаждением курил.

Минут через пять полковник вернулся в горницу и, плюхаясь в кресло, устало сказал:

– Дебилы, блять!

– Американцы? – неожиданно для себя предположил Ырысту.

Полковник нахмурился и с подозрением поглядел на Бардина. А тот принял самый беззаботный вид, какой только можно изобразить в данной ситуации.

– Проверка показала, – полковник сверлил Ырысту внимательным взглядом. – Ырыста Бардина, дезертира, разыскивают советские органы. Но, что странно, есть указание не применять физическое воздействие и обеспечить сохранность имеющихся при нем вещей. Объясни.