Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

Вопрос, который я ожидал услышать в последнюю очередь. Слишком просто ответить. Потому что это за пределами законов людских и Единого. Это казнь. И даже Джилберта Гюйт при всей её отвратительности — всё-таки человек, который заслуживает суда. Не говоря уж о её сыне, вина которого не доказана.

Это — расправа, устранение и месть. И варги не зря избегают таких путей. Лёгких путей.

Когда переступаешь такие границы — это потом… выедает тебя изнутри. И если Нэйш давно переступил все границы, какие только есть, а Лайл ведь явно понимал, на что идёт, с его-то опытом, то Мелони… Единый и ангелы, Мелони…

– Потому что я… знал, что это будет. Потому что… я понимал… Потому что я мог.

– Что ты мог, ученик?

Сказать им, что я против. Что так нельзя. Что это за пределами того, что можем… Наверняка мне удалось бы воззвать к гласу разума Лайла, а Мелони я бы сказал, что сирен из-за этого могут признать опасными. И едва ли Нэйш бы осмелился пойти в одиночку, а даже если осмелился бы — я мог заступить ему дорогу, мог вызвать Тербенно или просто службу Закона, мог позвать Фрезу, мог…

– Сделать то, что нужно было. Что мы должны были сделать с самого начала.

– Что вы должны были, Янист?

– Вызвать её.

Потому что ведь она — «сердце» ковчежного «тела», и решения принимает она — и она бы, конечно, бросила свои поиски, примчалась бы через воду — особенно если бы за ней выслали Фрезу. И всё решила бы наилучшим образом: связалась бы с Хромцом, уговорила сирен, надавила бы на законников, чтобы девочку не допрашивали — и Гюйтов просто арестовали бы, а маленькую Сапфи, кто знает, может быть, отпустили бы в Алчнодол сразу. И они бы не успели, Мелони бы не пришлось…

Да. Нужно было позвать её.

– Почему? — голос учителя Найго слишком тих, а потому мне кажется — вопросы задаёт эхо моего собственного голоса. — Почему же ты её не вызвал?

– Я не… не хотел отрывать её… она в поиске… и чтобы она слышала такое, видела всё это. Я… я хотел уберечь её хотя бы от этого, потому что ей бы пришлось противостоять им, снова разбираться с Нэйшем…

Понимаю, что голос укатился в трусливый шепоток, растворился в шелестении листвы дубового исполина. Смялся и пропал — не пробиться через иглистый комок внутри. Проталкивается жалкое, оборванное:

– Я не… я не знаю, я не смогу вам ответить.

– Мне не нужен ответ. Я хочу, чтобы ты ответил себе, ученик.

Учитель Найго прикрывает глаза и заводит тихую песню на ином языке. Тайножреческим он владеет много лучше меня, и песня струится, словно река под нами — размеренно и плавно. Я знаю её. Это «Песнь открытого сердца», сочинённая лет двадцать назад неизвестным автором, должно быть, жрецом. Её часто исполняют в храмах Целительницы — когда призывают заглянуть в себя и понять, что гложет.

Загляни за ограды, что ты воздвиг. Гляди через рвы и стены.

Что ныне за воротами, в городе твоего сердца?

Отчего там темны улицы и закрыты окна?

Возьми в руку факел вопроса — и озари себя ответом изнутри…

От тихого, медленного голоса, кажется, веет ладанным благоуханием, и тепло окутывает меня… и начинает таять то иглистое, страшное, что сплелось изнутри. Но от этого лишь больнее.

Я знаю ответы, и они страшны.

Я не остановил их, не вызвал Гриз, не поднял голоса… потому что был уверен, что они правы. Трое заговорщиков на самом деле были четырьмя заговорщиками. Те, кто приговаривал и выполнял. И тот, кто шагал рядом — незримый, молчаливый соучастник.

Знаю, они пощадили меня. Не стали вмешивать. Но если бы пришлось — смог бы я пройти рядом с ними, держать Гюйта за второе плечо, вместе с Нэйшем, а после стоять там в комнате с телами, произнося вместо Мел нужное слово?

От этой мысли кружится голова и мутит. Потому что представить это слишком легко. Потому что я делаю это безостановочно.

И сколько бы ни было во мне осознания того, насколько это всё… ненормально, по-нэйшевски омерзительно, как это ужасно… я не могу избавиться от остатков того горького, чёрного, что укрыло меня тогда, в комнате маленькой девочки с искалеченной Печати.

Сознание их правоты плещется на дне меня. Отравляет хуже песен сирен.

И я не вызвал Гриз даже и сейчас, потому что не знаю — как ей смотреть в глаза и что рассказывать. Слишком хорошо понимаю, что она не одобрит ни суд, ни приговор, потому что забрать разум, забрать даже возможность раскаяться, до конца обречь на бездумное существование в песне, это… может быть, более жестоко, чем убить. И потому они ведь они солгут ей, трое мстителей, трое убийц разумов. Но моя невыносимая может читать в памяти животных, и если коснётся разума сирен, то узнает…

Что я скажу ей? Как отвечу на вопрос: «Почему ты их не остановил?» Как — на более страшный: «Почему не позвал меня?»

Незнакомые слова вплетаются в песню. Кладутся на знакомый мотив. Легко. Словно они давно были там.

Я хочу, чтобы ты ответил себе сам, мой ученик.