Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

— И это не из-за девочки. Шрамы её глубоки, но повторяю тебе: с ней всё будет хорошо. За ней приглядят. У неё появятся друзья. Время и Долина исцелят её, ты сам знаешь это. Но ты сам не свой — и это не из-за того, о чём ты успел рассказать. Что тебя гложет? Что ты видел, Янист?

Можно быть честным, когда качаешь головой в ответ. Не видел, не слышал. Даже не знаю, — когда… до или после нашего отъезда?

— Так расскажи мне тогда — что ты не видел.

То, чего я не мог видеть и слышать, — звучит во мне. Окружает, облепляет сонмом быстрых картин, и стоит хоть на миг отвлечься, или прикрыть глаза, или остановить взгляд, как я оказываюсь там.

В расписной восточной гостиной. Где посреди подушечек и мягких кресел изваяниями застыли трое — и ледяной холод расползается от их молчания.

Светловолосый красавчик в белом костюме. Поддельный критик в затрёпанном сюртуке. Хрупкая Следопытка с короткими чёрными волосами и шрамом у виска. Разительно непохожи друг на друга.

И похожи. Как судьи, вынесшие окончательный приговор.

Они сидят, не обмениваясь словом, жестом, взглядом… Выпрямленные, сосредоточенные, ожидающие. Взгляды упираются в двоих лежащих на пушистом ковре. Тощую старушку в искристой шали. И скорченного поэта, связанного шнуром от штор. Те кажутся сперва мёртвыми, потом спящими, но вот медленно оживают, поднимают глаза…

И одинаково задыхаются, не в силах кричать.

Они вырастают из кресел, словно тени самих себя. Суровые призраки отмщения, растерявшие за обликами судей — привычное. Куда подевалась улыбочка Нэйша? Брезгливость Мелони по отношению к устранителю? Где шуточки Лайла?

Не трое ковчежников, но трое карателей делают шаг вперёд. И действуют разом. Словно они — одно.

Гюйтов вздёргивают на ноги. Пропихивают в дверь. И влекут сперва по коридору, усеянному битым стеклом, обломками и обрывками. После по лестнице, усеянной стонущими, бредящими телами. Под затихающие отзвуки: «Как прекрасно! Как замечательно! Истинное… истинное искусство!»

Это молчаливое, грозное шествие. Мерная поступь конвойных — и дрожь влекомых ими узников, вниз, вниз, вниз…

В коридор, не пропускающий звуки.

«Не надо, не на-а-а-а-а-адо!» — и сухая, растрёпанная старуха бьётся в руках Мелони и Лайла, силится вырваться, силится докричаться — но эти двое более глухи, чем стены. Губы плотно сжаты, взгляды устремлены только вперёд. Пальцы намертво сомкнуты на сухих запястьях.

Ирлен Гюйт наконец-то вынул свой кляп и тоже что-то причитает, трусливое и полубредовое. Он то винит во всём мать, то говорит о том, что не хотел смерти Морио, а Сапфи вообще любил и хотел только добра… И «Вы делаете больно, пустите, зачем мы сюда идём, мама, что ты кричишь, кто вообще эти люди, вы что, завистники?» — Гюйт не до конца вышел из транса и так ничего и не понял, а может, всегда был туповат. Волочится и шаркает, наполовину удерживаемый на ногах рукой Нэйша. С опаской хныкает, глядя на пальцы устранителя на своём плече. Только раз он оглядывается — с мольбой, чтобы воззвать к милосердию, может быть. И не взывает, отводя взгляд с ужасом.