Путь воина

— Изыди, сатана! — едва удержался от улыбки Хмельницкий. Нервы у него сейчас были на пределе. Иногда ему хотелось упасть, на колени и молить Господа, чтобы вновь послал ему удачу, вновь одарил победой, да такой, чтобы не только Украина, но и вся Польша содрогнулась.

— Изыду, но ненадолго. Через полчаса появлюсь вместе с Галаганом.

— С ним — да, можешь появляться. Дай хоть в глаза ему посмотрю. В последний раз. Я ведь его еще под Хотином знал. Помню, отец с ним дружбу водил. Все в свою сотню переманивал его, да, жаль, так и не переманил.

* * *

«Ты не должен говорить с ним, как с обреченным, — предупредил себя Хмельницкий, наблюдая, как Урбач и Галаган приближаются к его шатру. — Ты посылаешь в бой тысячи людей, и все они в той или иной мере обречены. Причем обречены изначально. Тогда в чем дело, почему этот воин должен стать исключением? Ты не о гибели его должен думать, а только о том, что именно он способен сделать для войска, какую пользу принести ему».

Гетман вышел им навстречу, усадил Галагана на пень напротив себя и несколько минут наблюдал захватывавшую своей суетностью жизнь муравейника.

— Ты сам избрал этот путь, казак, а значит, сам определил свою судьбу, — в самый неожиданный момент произнес он, все еще не отводя взгляда от муравейного Вавилона.

— Разве я возражаю? Конечно, сам, султан-паша заморский.

Хмельницкий терпеливо подождал, пока «ангел смерти» закурит свою трубку. Возможно, последнюю.

— Я помню тебя еще по битве под Хотином.

— И я тебя, гетман. Еще тогда отцу твоему говорил: «Это даже не кошевой атаман у тебя вырос, а настоящий гетман». Не верил, царство ему. Мне бы, говорил, как-нибудь уберечь его хотя бы во время нынешней битвы…

Они прокашлялись и помолчали.

— Если поляки останутся в лагере и замкнутся в нем, мы положим тысячи казаков, прежде чем сумеем выковырять их оттуда. Ядра их собственными телами останавливать придется.

— Да и подкрепление к полякам подойти может, — поддержал ход его мыслей смертник. — Потому и попробую взять их на старый «гетманский блуд». Но если не получится, ты уж прости старому казаку. И помолись.

— Всем войском помолимся. Даже если не получится. Смотри, чтобы в плен они тебя взяли, как полагается. Им уже несколько дней не удается захватить ни одного языка, мечутся вокруг своего лагеря, пластунов к нашему подсылают, но мы их тут же отстреливаем или прогоняем. Говори, что в Корсунском полку служишь, то есть в гетманской гвардии, тогда, может, больше веры тебе будет.

— Сказать — скажу, султан-паша заморский, отчего ж не сказать?

Вновь помолчали.

— Выпьешь на дорогу?

— Грех не причаститься, причем из рук самого гетмана.

Хмельницкий вошел в шатер, взял графинчик и чашечки, сам налил Галагану и себе.

— Славы тебе, казак. Не только ныне сущей, но и вечной славы.

— А тебе на добром слове спасибо. Ты уж так на поляков налегай, чтобы ни один из них из Гороховой Дубравы живым не выбрался. Чтобы не только тела, но и души их там гибли.

Покряхтели. Выпили. Вздохнули.

— Что еще я могу сделать для тебя? — спросил гетман.

— Не жалеть меня. Век свой казачий я знаю. Я ведь только потому и пришел в твое войско, чтобы не в зимнике холодном умирать, а во славу казачьего братства. Всем остальным старым казакам то же самое завещаю.

— Таких, как ты, на Сечи не жалеют, такими гордятся. А сам видишь, что в моем войске традиции запорожские сечевые чтут, как церковные каноны.

Вновь выпили. Прощально поцеловались.

— Перекрести меня своей гетманской рукой, чтобы запомнилось, что сам гетман благословлял…

Хмельницкий трижды перекрестил казака и вновь поцеловал.

На глазах Галагана появились слезы.

— Мне, дураку старому, стыдно признаваться, но, не поверишь, давно чудилось, что умирать буду благословленным самим гетманом. Осененным его крестом. И ведь знал же, что гетмана в Украине пока еще нет, а все равно чудилось.

Хмельницкий перекрестил его еще раз.

— Дай-то Бог, чтобы и меня в мой смертный час точно так же осенил своим гетманским перстом тот, кто булаву мою примет. Только он уже должен быть гетманом всей нашей соборной Украины.

— Тебе, гетман, иное посчастливится, — возразил Галаган. — Осенять и прощать тебя будет весь народ. Как гетмана Великой Украины.

Повернулся и спокойно пошел туда, где чуть в сторонке, у шатра ординарцев и телохранителей, поджидал его Урбач.

— Мы будем молиться за тебя, казак, — негромко проговорил ему вслед Хмельницкий. — Святая та смерть, которая способствует победе целого войска.

20

— Так что там говорит этот ваш казак? — зло поинтересовался польский главнокомандующий у адъютанта.

— Молчит.

— Не может же он молчать вечно, такого не бывает. У н?.ас что, действительно перевелись мастера, которые способны заставить говорить даже мертвых?

— Его пытали всю ночь, — мрачно объяснил майор Торуньский. — Назвал себя, сказал, что из Корсунского полка и что послан был в разведку. Но отвечать, сколько у них там всего полков, откуда прибыли, какова их численность, а главное, сколько воинов привел с собой перекопский мурза Тугай-бей, — отказывается.

— Или же ничего об этом не знает.