Путешествие

  А этот наш живущий политикой человек, способный впечатляться высокими моральными проблемами возвращается домой пьяный, с общечеловеческой тоской и бьет жену за то, что она не Маргарита; а на другой день ему гадко и стыдно, ибо, кроме всего прочего, он привязан к ней, сжился с ней, как-то там ее любит и знает, что она не виновата.

  Дорогой мой брат! Я не могу растратить казенные деньги, потому, что, во-первых, никогда бы на это не решился, во-вторых, не имею к ним доступа, в-третьих, по правде говоря, не знал бы толком, на что их истратить, чтобы удовлетворить свои неутоленные желаний.

  Знаешь, однажды в министерстве я говорил с коллегами о том, что каждый из нас сделал бы, если бы к нему явилась волшебница и пообещала исполнить какое-нибудь одно его желание.

  Кроме референта Казьмирека, который сказал, что потребовал бы, чтобы начальник отдела Мрожонка во время выступления на торжественном заседании в присутствии высшего начальства икнул, кроме него одного, все остальные без колебания выразили желание, чтобы время повернуло вспять.

  Ты не волшебник и не в твоей власти вернуть мне минувшее. Но ты мог бы сделать для меня нечто подобное: вызвать меня в Италию. Изменить для меня если не время, то пространство.

  Ах, очутиться бы вдруг где-то далеко от всего, что меня окружает. Хотя бы раз, хотя бы на краткий миг, как растратчик, решившийся на все, насладиться жизнью. Быть независимым, ни с чем не связанным и таким образом умно воспользоваться тем, чем не умел воспользоваться в прошлом.

  Ты, мой брат, мог бы стать для меня волшебником, исполняющим желания. Мефистофелем, возвращающим утраченную молодость.

  Души я тебе за это не продам, потому что такую ветошь я не рискнул бы тебе предложить, да и вообще ничего не могу тебе предложить взамен, кроме братской благодарности. Обещаю, что на шее у тебя сидеть не собираюсь, и больше месяца, одного какого-нибудь месячишка, не пробуду. В особые расходы я тебя тоже не введу, так как я привык к самому скромному образу жизни, только бы отдохнуть от дома и от всех здешних забот. Ведь ни о чем другом в сущности речь не идет, а все остальное, написанное здесь,— это только так, метафоры для удовлетворения собственных рефлексий:

  Дорогой Янек! Пожалуй, слишком много я отнял у тебя времени всеми этими глупостями. Итак, сердечно тебя обнимаю и с нетерпением жду ответа.

                                                                                                                            Твой Генрик».

Варшава, 10 января 1957 года

  Генрик писал это письмо очень долго. Пожалуй, целую неделю. Он очень мучился и очень старался — не для того, чтобы произвести впечатление или в выгодном свете предстать перед Янеком, одним словом, не с какой-либо корыстной целью, а так, для самого себя. Он был настолько погружен во всё это и рассеян, что коллеги в министерстве начали над ним подтрунивать, уверяя всех, что он влюбился.

  Эта неделя была не из худших в его жизни. Письмо, собственно сам процесс его писания, было для Генрика каким-то тайным убежищем, в котором он укрывался от повседневности. Не обошлось, конечно, и без некоторых затруднений и осложнений.

  — Что ты там такое пишешь уже несколько дней? — подозрительно спросила однажды Виктория.

  — Ничего,— ответил Генрик.

  — Ничего? — повторила Виктория испытующе.— Ах, ничего. Не прикрывай рукой, мой милый, это совершенно лишнее, меня это очень мало интересует. Я просто так спросила. Что в этом особенного? Может быть, мне вообще не следует интересоваться тобой и твоими делами? Пожалуйста, пожалуйста! Я согласна. Мне только хотелось обратить твое внимание; я тебя вежливо спросила, что ты пишешь, и ты бы мог мне также вежливо ответить, если уж не хочешь или не можешь объяснить. А когда вместо этого ты отвечаешь—«ничего», да еще таким раздражительным тоном, ты тем самым доказываешь полное отсутствие уважения ко мне.

  — Ну, ничего, понимаешь,— сказал Генрик, стараясь говорить спокойным и естественным тоном.—Ничего— это значит, боже мой, ничего интересного. Это я для краткости так выразился. Неужели с тобой нужно говорить только полными и законченными предложениями?

  Все это он сказал шепотом — громким сдержанным шепотом, который, как ему казалось, свидетельствовал о самообладании и исключал всякое намерение уязвить собеседника.

  Но Виктория именно этот шепот сочла за явный факт грубого невнимания. Она тихо, сдавленно крикнула, как будто ей дали пощечину, и выбежала на кухню.

  Оттуда послышались всхлипывания. Она старалась плакать тихо, приглушить рыдания, желая при этом, чтобы эти рыдания показали ее душевную мягкость и одиночество и дошли возможно яснее до ушей адресата.

    Это было старое и проверенное, эффективно действующее средство.

  Генрик тихо вздохнул, отложил перо, сложил исписанные листы и сунул их в карман.     Потом встал и подошел к окну.

  Сгущались сумерки. Во дворе многоквартирного дома кричали дети, играя в снежки. По радио, включенному на полную мощность, передавали Пятую симфонию Чайковского. Гремели литавры и барабаны, торжественно звучали тромбоны.