Путешествие для бедных (Из Москвы в Минск на электричке)

Рассказывают, что на Волге, проезжая от села к селу, сразу видишь, где выпускник семинарии белорус, а где русский. У нашего священника и корова, и свинья, и кролики, и прочая живность. Крепкий дом, сараи, гараж, машина. Церковь отремонтирована, купола сияют. У русского попа ничего нет. Все, что надо, несут прихожане – если уважают. От щедрот своих. Верующие старушки даже огород приходят полоть. А попадья все книжки читает да стишки пописывает – литинститут закончила. Да и сам поп не из простых мужиков – московский кандидат каких-нибудь наук. Продавать опиум для народа оказалось для него делом более привлекательным, чем грызть гранит науки. Особенно в наше время. Тем более что и состояние психики, подорванное голодным и разгульным студенчеством, нищим аспирантством, настоятельно требует спасительного покоя и всяческой благодати.

Одно дело нести новую веру и страдать за нее, совсем другое – паразитировать на старой, дополняя комфорт духовный комфортом телесным, мирским. Подтверждая тем самым, что обывательское благополучие – единственная религия земного мира. Но, сделав этот выбор, он все же отрицает окончательность его, не может честно замкнуться в нем, как брат-белорус. Он рвется из круга – на просторы духа, в сферы еще большей воли и безответственности. В основе русского упования на «авось», на промысел божий – детское доверие к миру, ощущение нерастраченных сил и богатства возможностей. И отсюда тяга к красоте, к узорочью. Красота как залог и обещание чего-то большего, что он сознает в себе и к чему никак не может пробиться. Достаточно сравнить сельское жилище русского и белоруса, чтобы убедиться: белорус на красоту не посягает. Те же оконные наличники у него поскромнее, он не соревнуется с соседом, старается не выделяться. Красота – это что-то сверх, от бога, а значит – добавочный и часто неоправданный риск. Белорус привык надеяться прежде всего на себя и красоты несколько остерегается. Поэтому он всегда осторожен, максимально предусмотрителен, все делает с прикидкой и оглядкой.

Поэтому и от перестройки Беларусь пострадала меньше, чем Россия, и от социализма взяла все, что могла. Да и сейчас по темпам роста производства на первом месте в СНГ. Так же, как и по социальной защищенности населения. Пенсии и зарплаты постоянно индексируются и выплачиваются без задержек. И все это без нефтедолларов, без собственного сырья, без заокеанских кредитов, за которые будут расплачиваться будущие поколения. A все потому, что не читают книжек в общественном транспорте, а смотрят по сторонам, прикидывая, туда ли их везут, куда им надо.

Поэтому и президент у них – свой мужик, такой же цепкий и хитрый, а не какой-нибудь малахольный профессор. Как можно ходить на работу, если тебе месяцами ничего не платят – белорус, в отличие от русского, не понимает. Объяснить ему это никто не сумеет. Даже Лукашенко. Терпеть можно с зарплатой и с запасом в погребе на родительских сотках. Практически весь рабочий класс корнями еще в деревне. Выходные, благо их бывает теперь много, они пашут на приусадебных участках. Интеллигенция в основном уже отряхнула землю со своих корней. Поэтому ей труднее, она не насладилась полной свободой от государства, как в России, и по советской привычке все еще чего-то требует. Поэтому тяжеловато-отеческая, но все еще кое-что дающая рука президента кажется им скупой и деспотичной. Но те, которые чего-то стоят, находят спрос и за границей, и на многочисленных совместных предприятиях.

Президент не ленится появляться на телеэкране, регулярно подзаряжая доверившийся ему электорат. Моя мама, например, не могла успокоиться и заснуть, пока не увидит Лукашенко. Так что в наше время президент – это еще и психотерапевт. Посильнее Кашпировского.

Влияние сильной личности многократно возрастает в смутные времена. Эти времена и призывают ее к власти. На нее проецируются все надежды и упования. Именно наши надежды и создают ей сияющий ореол – харизму. Именно наши надежды и делают ее богом. Кровавые жертвы, которые мы с готовностью приносим, доказывают, что все мы еще язычники, а грозный и жестокий Пepyн – все еще наш подлинный бог, и уж никак не Иисус, жертвенный и всепрощающий.

Христианство, как и культура в целом, всего лишь лакированная поверхность, лицемерное желание выглядеть лучше, чем мы есть, а наши подлинные верования все так же темны и жестоки, что доказывает и двухтысячелетняя история христианской цивилизации. Сила, явленная в разных формах и обличиях, – наша единственная вера, увлекающая то к созиданию, то к разрушению.

Идет по проходу, хватаясь за ручки сидений, опухшая девица с нечесаными волосами. В мятом светло-голубом костюме из тонкой ткани и яркими вставками. Множественные пятна различного происхождения подсказывают, что его не снимают ни днем, ни ночью.