Путешествие. Дневник. Статьи

И тип предпечоринского героя, и точное реалистическое изображение среды, в которой он живет и действует, интересуют Кюхельбекера, а это готовит его и к восторженному приятию Лермонтова, и к выделению из массы произведений 1830-х гг. формирующегося «физиологического очерка» и этнографическо-простонародной повести будущей «натуральной школы». Очерк Булгарина «Чухонская кухарка» положительно отмечен Кюхельбекером, несмотря на то что идейная его сторона не могла быть принята поэтом. Выпады Булгарина против сенсимонизма с его идеей всеобщего равенства и освобождения женщины встречены Кюхельбекером с осторожностью, и он будет еще не раз возвращаться к идеям сенсимонизма с большой симпатией.

Несколько раз останавливается Кюхельбекер на произведениях Казака Луганского (Даля) («Цыганка», «Сказка про вора и бурую корову», «Бакей и Мауляна»): он ощущал в них очерковое начало («славная вещь, хотя не повесть»), психологическую верность типов и в 1840 г. заявил, пересмотрев свои прежние симпатии: «Луганский и Вельтман, право, самые даровитые из нынешних наших писателей» (запись от 13 июля 1840 г.). Вельтман, поначалу не понравившийся Кюхельбекеру поэмой «Беглец», к этому времени покорил его народностью, «совершенно русским» содержанием своих прозаических произведений настолько, что в 1842 г. Кюхельбекер даже посвятил ему заочно самое любимое произведение — поэму «Агасвер».

Но все эти имена отходят на второй план, когда Кюхельбекер открывает для себя имя Лермонтова. В феврале 1841 г. он знакомится с «Героем нашего времени» по обширной статье Белинского («Разбор сам по себе хорош, хотя и не без ложных взглядов на вещи» — так охарактеризовал Кюхельбекер статью незнакомого ему критика). А роман «обличает... огромное дарование, хотя и односторонность автора» (с. 395 наст. изд.). Отныне все произведения Лермонтова Кюхельбекер встречает с напряженным интересом, с горячей симпатией и столь же горячим желанием спорить. В гениальности Лермонтова он убежден — его не смущает ни эклектичность лермонтовской музы, в которой он находит отголоски многочисленных знакомых авторов и даже себя самого, ни слабость отдельных произведений, которые Кюхельбекер приписывает молодому Лермонтову (повесть «Неведомая», например, изданная в 1828 г. в Москве неким М. Л. и Лермонтову не принадлежащая). В каждом произведении Лермонтова есть «родовая идея»; великолепна драма «Маскарад», в «Герое нашего времени» прекрасен эпизод «Мэри» и характер Грушницкого («Грушницкому цены нет — такая истина в этом лице»), хорош доктор и женские образы: «А все-таки! — все-таки жаль, что Лермонтов истратил свой талант на изображение такого существа, каков его гадкий Печорин» (запись от 12 сентября 1843 г.). И парадоксальный, но столь подготовленный всем предыдущим чтением Кюхельбекера вывод: ««Маскарад» не в художественном, а в нравственном отношении выше, потому что тут есть по крайней мере страсти» (с. 415 наст. изд.).

В глазах Кюхельбекера осуждение или раскаяние «гадкого» героя было очень нужным, очень желательным, потому что помогало верить в настоящее и будущее, в идеалы. Безотрадность и «безжалостливость» реалистического взгляда пугали, отсутствие светлого начала в душе — идеала, нравственных устоев, религии — пугало еще больше, хотя Кюхельбекер и ясно видел гениальность отражения Лермонтовым нового этапа русской жизни, этапа 1830-1840-х гг. Незнакомая Кюхельбекеру действительность породила героев, которых он предчувствовал и пристально изучал в течение многих предшествовавших лет, которых сам — в романтической форме мистерии («Ижорский») или поэмы («Агасвер») — пытался не просто изобразить, а как бы предотвратить в жизни, объяснить и осудить своим объяснением. Ему казалось это возможным. Он не связывал появление героя с социально-общественным строем. Представитель узкой когорты дворянских революционеров переоценивал роль личности и личной воли в свершении исторического процесса.

9. Заключение

Такова, в самых общих чертах, эволюция литературной позиции Кюхельбекера. Его статьи, художественные произведения и дневник дают возможность поставить вопрос об эволюции искусства гражданского романтизма и о способности и степени приятия поэтом-декабристом романтического, а затем и реалистического искусства 1830-1840-х гг. Мы можем проследить, как нормативная этика гражданского романтизма преобразовалась в сознании декабриста-узника в религиозно-нравственное утверждение высоких духовных качеств человека вообще, изначально присущих человеческой природе и позволяющих ему выходить победителем из всех испытаний на тернистом жизненном пути.