Путешествие Феди Карасика

Карасик сдвинул сердито брови, но рот закрыл. Рот у него, когда Федя смотрел вверх, на самом деле, почему-то оказался открытым.

Глава восемнадцатая Чайки за кормой

Сел было Федя на скамью рядом с тетей Полей. Она усадила его, подвинувшись. Но сидеть показалось скучно.

— Пойду на корму, что ль… — доложил он своей опекунше. А та вздохнула:

— На берег-то не вздумай, Федя… Уж тут теперь недалеко ехать. Нижний скоро.

Нижний — это Горький. Федя Карасик знает, что старые люди иногда именуют Горький его прежним названием, не отвыкнут, наверно, никак.

Федя и не собирается на берег идти. Он выходит на корму и, облокотившись на борт, смотрит вниз, где у руля, в желтой солнечной воде, носятся мальки. Нащупав в кармане крошки, Карасик бросает их и наблюдает, как рыбешки клюют снизу крошки. За этим занятием он и не заметил, как прошло время стоянки. С капитанского мостика до него донеслось уже знакомое:

— Отдать швартовы!

Матрос в больших брезентовых рукавицах ловко начал снимать восьмерки с чугунного кнехта. Вздрогнул и напрягся корпус парохода, шлепнули по воде лопатки колес. Мальки, только что шнырявшие в желтой солнечной воде, кинулись врассыпную.

Протрещали и мелко пропрыгали сжимаемые бортами причала и парохода бревна, висящие на цепях.

За кормой загуляли, раскачиваясь, волны. Они побежали, не торопясь, вразвалку, словно уверенные, — что не отстанут от парохода. Снова царство воды, снова — далекие берега и чайки. Какие они забавные, эти чайки!.. Гляди, гляди! Как дрессированные!

Недалеко от Феди стояли Родион и Ольга и, отламывая от краюхи зачерствевшего хлеба кусочки, бросали их в воздух. Кусочек не успевал упасть в воду — какая-нибудь из птиц подхватывала его и, плавно описывая на больших сильных крыльях круг, отставала от парохода. Иногда чайки садились на воду и покачивались на волнах, совсем, как домашние утки, в воложке возле Песчанки. Но вот — взмах крыльями, и, словно оттолкнувшись от воды лапками, они — опять в воздухе. Черные грудки, капельки-глаза… Чайки без особых усилий успевают за пароходом, который — Федя слышал об этом от матроса — идет со скоростью пятнадцать километров в час. Вот бы такие крылья Феде!

Феде часто снится, как он летает. Во сне это совсем просто. Поднял руки на уровень плеч, разбежался, взмахнул руками, опираясь ими о воздух, и сразу полетел. Федя понимает, почему пронзительнорадостно кричат чайки — это они от восторга, что могут взвиваться, планировать, пикировать к воде. Федя уверен — все зависит от человека. Захочет он летать, — значит, будет! Когда он, Федя, во сне летает и не боится упасть — полет проходит очень хорошо, а если чуть-чуть в душу закралось сомнение: не упаду ли? — сразу тело становится тяжелым, и руки-крылья не в состоянии удержать его в воздухе…

Но это во сне. Вообще-то, наверное, когда-нибудь раньше у человека были крылья и он летал, как птица. Это потом уже крылья превратились в руки и не могут теперь поднять человека в воздух. Федя совсем не думает, что это научное открытие, он просто фантазирует, глядя на чаек…

Или — а что если наоборот: человек развивается так, что его руки постепенно превратятся в крылья?.. Нет, без рук тоже нельзя. Руки у человека в сто раз важнее, чем крылья у птиц…

— Лови! Хватай! — будто собачонкам, кидал хлебные корки Родион. А чайки с пронзительными криками устремлялись за хлебом, и непонятно было, то ли они такие прожорливые, то ли незаметно для глаз одни, насытившись, улетают, отстают от кормы, другие подлетают с песчаных отмелей, с берегов.

И вдруг Родион так засвистел, с такими переливами, что Федя ошарашенно поглядел на него, словно не узнавал.

— Это же не голуби! — напомнил Карасик. — А ты словно голубей гоняешь.

Чайки было отпрянули от кормы, но, видно, поняв, что ничем опасным этот неожиданный свист не сопровождается, снова нахлынули сверху, с боков. А Родион, выводил свистом отчаянные переливы, и ямочки на его щеках выступали еще явственней, и серые глаза светились мальчишеской удалью и азартом.

«Вот здорово свистит», — с восхищением смотрел Карасик на молодого цыгана, и ему стало казаться, что чайки взмывают, планируют, взмахивая белыми крыльями, подчиняясь этой необычной музыке, словно Родион дирижировал полетом всей стаи и каждая птица строго вела свою партию.

Родион кончил свистеть, и сразу в полете чаек что-то сломалось, нарушилось, они уже совсем беспорядочно летели за пароходом.

— Конечно, это не голуби, — вздохнул он. — Эти глупые птицы ничего не могут и не понимают. Им бы пожрать…

Уже и синие сумерки начали подкрашивать небо и воду, а Федя все не уходил с кормы. И вот в это-то время на корме появился рыжебородый. Он был пьян, и, хотя на ногах держался твердо, маленькие его глазки светились бешенством. Карасик видел, как Циклоп подошел к Хромому и потребовал коротко, недвусмысленно:

— Деньги…

Хромой с опаской отошел несколько шагов. Рыжебородый, сбычившись, стал наступать. Вскочила с полу Мария. В руках у нее был ребенок. Она горячо заговорила:

— Михайла, не надо… пойдем со мной…