Путешествие к вратам мудрости

– Ты невиновен, – объявил Оттон, – на то была Божья воля! И ты свободен.

Толпа опять восторженно закричала, и, разжав ладонь, я глянул на камень. Кто-то поработал над ним молотком и зубилом, ибо с одной стороны на камне было высечено, явно наспех, мужское лицо. Будь эта мысль не столь нелепой, я бы поклялся, что на камне изображен мой отец.

Часть восьмая Убежище от всего мира

Португалия 1267 г. от Р. Х.

Опять свободный человек, из Лиссабона я решил свернуть на восток и доехать до Эворы[102] через Испанию и Италию, ибо мои поиски продолжались. Путешествовал я, впрочем, не один. Мы с Серафиной стали друзьями с того самого дня, когда я наткнулся на нее, плакавшую беззвучно во дворе герцогской усадьбы, я в то время готовился к отъезду, сумев каким-то образом удержать свою голову на плечах, и Серафина, улучив минутку, отвела меня в сторонку и спросила, нельзя ли ей составить мне компанию.

Мой брат Жуау раздобыл нам пару лошадей, и после задушевного прощания мы двинулись в путь по городам и весям, иногда беседуя друг с другом, но чаще предаваясь собственным мыслям. Вечером второго дня, однако, когда мы заехали на постоялый двор с намерением сытно поесть и отдохнуть, я обнаружил, что характеру Серафины свойственны также твердость и решительность, чего я прежде не замечал. Ранее в тот день мы побывали в новом соборе, возведенном в центре города, и если я довольствовался осмотром нефа и трансепта[103], восхищаясь работой каменотесов, Серафина встала на колени в проходе для паствы и склонила голову в молитве. Казалось, она не столько восхваляет Бога, сколько просит Его о помощи, ибо с каждым едва слышно произнесенным словом ее согнутая спина чуть подавалась вперед в отчаянной мольбе.

Постоялый двор, где мы переночевали, был одним из тех, чьи хозяева идут в ногу со временем: отдельные столики для небольшой компании и отхожее место с умывальней, подсоединенные к колодцу. Прежде в таких заведениях я не бывал – нажимаешь рукоятку насоса, и начинает течь вода, словно по волшебству! Я бы подумал, что тут без колдовства не обошлось, если бы такой же путешественник, как и я, не объяснил мне простоту этого действа. Далее: нам не сразу принесли еду, приготовленную в огромном железном горшке, но сперва каждому выдали ножик, не длиннее моего среднего пальца, и прибор с двумя зубьями на конце и сказали, что еду нужно накалывать на эти зубья, прежде чем отправить в рот. Почему нельзя пользоваться руками, как было задумано природой, для нас обоих осталось загадкой, но мы были только рады потешиться обычаями этого странного нового мира и хозяину не перечили, пусть даже я боялся проделать две одинаковые дырочки в своем языке, отделяя мясо от зубьев.

– Помнишь тот день, когда мы познакомились? – спросил я, пока мы ели. – Ты утирала слезы со щек.

– Помню, – ответила Серафина.

– Ты сказала тогда, что для тебя этот день особенный, но не сказала почему.

Она кивнула, однако объяснять ничего не стала, и я подумал, не слишком ли я назойлив, расспрашивая об ее личных делах. Впрочем, больше я ни о чем не успел спросить, поскольку к нашему столу подошел мужчина, пьяный вдрызг, и плюхнулся на стул рядом с нами, похотливо посматривая на мою спутницу. Отвечая ему холодным взглядом, она продолжала есть.

– Сколько? – спросил он меня, подмигнув.

– Сколько за что? – поинтересовался я.

– За нее. Десять минут. Я потороплюсь, обещаю. И я ничем не болен, не то что многие из здешних завсегдатаев, – добавил он, указывая на другие столы. – Я верну ее тебе такой же, какой ты мне ее дашь.

Словно мало было его хамства, я еще и сомневался в его честности, поскольку от него изрядно воняло, а волосы на голове были такими густыми и взъерошенными, что, казалось, целый легион вшей мог бы разбить там лагерь. Ногти у него были черными, а несколько зубов, оставшихся в его рту, отливали желтизной.

– Друг, – сказал я, пытаясь держать себя в руках, – отойди от этого стола куда подальше, пока я не нанес тебе телесное повреждение.

Он приподнял бровь, скорее удивленный, чем обиженный моим ответом, и помотал головой.

– Деньги у меня имеются, если тебя это тревожит, – заверил он, вытаскивая из кармана мешочек с монетами и вываливая несколько штук на свою грязную ладонь.

– Мне все равно, сколько…

– Я не продаюсь, – перебила меня Серафина, перегнулась через стол и зажала его руку в своем кулаке. Словно побитая собака, он взвизгнул от неожиданности и боли, а потом с руганью выдернул руку из ее пальцев, оцарапав ободками монет кожу на своей ладони.

– Ты всегда позволяешь своей шлюхе так вести себя с порядочными мужчинами? – спросил он, поглаживая пострадавшую руку здоровой ладонью. – Будь она моей женщиной, я бы хлестал ее плеткой до тех пор, пока она не усвоит натуральный порядок вещей.

Я встал и потянулся к его воротнику, готовый защитить честь Серафины, но, решив, что с него на сегодня хватит, он поплелся к выходу, костеря нас на чем свет стоит.

– Прошу прощения, – сказал я, садясь за стол.

Серафина пожала плечами: