Путешествие к вратам мудрости

– Двух стражников я мигом лишил голов, затем вонзил меч в сердце третьего. Четвертого я хотел пощадить, он был юнцом, напуганным и вовсе не собиравшимся мериться со мной силами, но мне не оставили выбора. Поэтому он тоже утратил голову. Но награда стоила того – еще засветло твою мать отдали мне.

– И произошло это в Охриде[59], – сказал я, ибо в том городе отец и мать познакомились.

– Нет, – возразил он, глядя вниз, на песок. – Не в Охриде. В Каппадокии.

– Каппадокия в Оттоманской империи, отец. В такую даль ты никогда не заезжал.

Он улыбнулся, погладил меня по щеке и покачал головой, словно это я что-то напутал.

– В Каппадокии, говорю же, – настойчиво повторил отец. – В какие только дальние страны я не ездил. Как и ты, сын мой. А теперь моим путешествиям, кажется, пришел конец, но ты еще много где побываешь. Ты никогда не удивлялся своим воспоминаниям? Не снились тебе разом прошлое и будущее, не видел ли ты то и другое совершенно отчетливо? – Подавшись вперед, он схватил меня за запястье, на миг к нему вернулась прежняя грозная мощь, и он крепко сжал мою руку. – Твоя тень падает за тобой и перед тобой, пока ты стоишь между этими двумя соперниками, а на глазах у тебя маска.

Холодок пробежал по моей спине, нечто потустороннее в голосе Марина подействовало на меня угнетающе. Невыносимо было слушать его бредни, и я встал, взял инструменты и опять зашагал к городским стенам, подобрав по пути отвалившийся кусок скалы. Положив камень на ладонь, я, орудуя резцом и молотком, наспех вырезал лицо Марина, а закончив, сдунул с камня пыль и поднял его повыше к свету. Не самая изящная из моих работ, но портретное сходство неоспоримо.

– Видишь, отец? – сказал я, возвращаясь к Марину. Он сидел, завалившись набок, словно его одолела дремота. – Разве это не лучше сражений? Этот камень еще долго будет здесь лежать, целую вечность после того, как мы оба превратимся в прах.

Я протянул ему камень, окликая его по имени снова и снова, хотя слезы уже текли по моему лицу. Наконец я разжал пальцы, и камень упал на землю, потом я собрал инструменты, уложил тело отца на круп моего коня и потихоньку отправился обратно к нашему дому, где вскоре мы всей семьей приступили к погребальным обрядам.

Мексика 752 г. от Р. Х.

Похороны состоялись до захода солнца, и когда душа моей матери устремилась прочь, в неведомое, меня обуяла тоска при мысли, что я больше никогда не увижу ни матери, ни отца, скончавшегося несколькими месяцами ранее. Их тела легли в одну и ту же землю, их ссоры более не слышны, их кости перемешались, чтобы с помощью почвы и червей обрести новые формы жизни. Когда саван матери исчез под покровом глины, песка и грязи, моя сестра Адриа привлекла к себе внимание душераздирающим плачем и причитаниями. Упав на колени, она рвала на себе одежду и волосы, дабы никто не ушел с похорон, не оценив глубины ее горя. Мужа Адрии, который мог бы ее успокоить, среди нас не было. Супруг так исхудал за последнее время, а его кости так выпирали из-под кожи, что на него страшно было смотреть. Будто скелет пытался вырваться из полупрозрачной оболочки. Пришлось моей жене Калише поставить сестру на ноги и утешать ее, пока та не унялась. Поведение сестры я счел постыдным, ведь она слишком часто была причиной раздоров между нашими родителями, и именно Адриа накануне затеяла свару с матерью столь безобразную, что мать, потеряв самообладание, упала в обморок и сильно ударилась головой о каменный пол. Боль вынудила ее лечь в постель; ошеломленная, подавленная, она что-то бормотала бессвязно, а ночью покинула нас навсегда – тоскливый конец жизни, исполненной любви и доброты. Поводом для перебранки стала гулявшая по рынку сплетня – якобы Адриа непристойно заигрывала с внуком одного из друзей нашего покойного отца, юнцом, у которого усы только начали пробиваться. Адриа не отпиралась, наоборот, вроде бы даже гордилась тем, что сумела соблазнить паренька.

Хотя моя естественная привязанность к сестре не иссякла, я давно освободился от иллюзий на ее счет, и не в последнюю очередь потому, что Адриа ополчилась на мою жену. Когда я привез Калишу в Теотиуакан[60], с первого мгновения сестра обращалась с ней как с человеком, которому нельзя доверять, и, не жалея сил, норовила напакостить ей. Поначалу Адриа действовала вкрадчиво – к примеру, будто невзначай называла Калишу именем моей первой жены, либо не оставляла ей места за столом, когда готовила на всю семью, – но со временем стало очевидно, что этими мелкими проявлениями тирании Адриа стремилась унизить мою вторую жену. Ревнивый характер сестры давно тяготил меня, к тому же у нас имелись общие мрачные тайны, и мне начинало казаться, что лучше бы нам отдалиться друг от друга.

– За что она меня так ненавидит? – спросила Калиша, когда мы однажды вечером шли по Дороге мертвых к Пирамиде Солнца.