Путешествие к вратам мудрости

– Воображаю, как им было жаль с тобой расставаться. Некоторые из здешних братьев годами работают над «Великой Книгой», они раза в два старше тебя, а мастерства у них вполовину меньше твоего. Скажи-ка, ты показываешь мне исключительно папирусы, а работал ли ты ранее на пергаменте из телячьей кожи? Ведь мы только им пользуемся.

Я снова кивнул.

– А с галловыми чернилами?[66] Они впитываются в страницу в мгновение ока. И ошибки тут недопустимы, иначе не успеешь ахнуть, как многодневная работа пойдет насмарку.

Я кивнул в третий раз и пожал плечами с таким видом, будто я сам изобрел пергамент из телячьей кожи, тогда как на самом деле слыхом о нем не слыхивал. Подняв глаза к потолку, я увидел за спиной аббата висевший на стене крест с деревянной статуей Иисуса, взиравшего на меня с жалостью, и подумал, а не заглянул ли Он в глубины моей души, где обнаружил свернувшихся в клубок лживость и ненависть.

– Вы страшно худой, однако, – продолжил брат Финбар, озабоченно оглядывая меня с головы до ног. – Давно не ели, да? И потому совсем отощали? Те, с другого берега моря, не покормили вас на корабле?

Я взмахом ладони дал понять, что со мной все в порядке, хотя голоден был как волк, ибо мне потребовалось пять дней, чтобы из Вексфорда дойти до Мита, а все, что было съестного при мне, уместилось бы на моей ладони. Но солнце клонилось к закату, а значит, смекнул я, вскоре монахи соберутся на трапезу и наверняка предложат присоединиться к ним. Так что дождаться пропитания сил мне хватит.

– Добро пожаловать в обитель, мы рады вам, – сказал аббат, возвращая мои рисунки и спускаясь со мной по лестнице, дабы представить меня людям, в чьем обществе я окажусь, а именно сорока мужчинам, старым и молодым.

Все они сидели за длинными деревянными столами в ожидании рагу и наблюдали за мной исподволь, чтобы понять, представляю ли я угрозу их положению. Может, аббатство и было святым местом, что мне вскоре дали понять, но иерархию здесь чтили более чем ревностно.

Монахам сказали, что я англичанин, но я не был англичанином и пожалел, что при знакомстве с братом Финбаром не назвался шотландцем, или французом, или каким-нибудь еще иностранцем, ибо в моей стране не водилось ни одного человека, который бы встал, чтобы уступить свое место англичанину. Однако они были людьми божьими, и даже если я таковым не был, я надеялся, что ко мне отнесутся без предвзятости.

– Бедняга лишен голоса, – предупредил монахов аббат, когда на столы поставили горшки с едой. – Так что не пытайтесь завести с ним разговор, легче выжать кровь из камня. Я прав, брат? – спросил он, оборачиваясь ко мне, и я ответил блаженной улыбкой. – Тогда иди сюда, – указал аббат на место, пустовавшее рядом с пожилым человеком, его имя, брат Ултан, я узнал позже. – Садись вон там и, как подобает доброму человеку, принимайся за рагу, пока оно горячее.

Я поступил, как мне велели, а что касается еды, она могла быть горячей, холодной или едва теплой, мне это было совершенно безразлично. Главное, передо мной стояла еда, вкусная еда, и безысходность, терзавшую меня с прошлой недели, вдруг как рукой сняло, а самочувствие мое резко улучшилось, в чем я крайне нуждался.

Работа сама по себе оказалась много увлекательнее, чем я мог надеяться, и, к моему удивлению, я обнаружил, что монастырское житье меня вполне устраивает – надо было лишь привыкнуть к ежедневному повторению одних и тех же действий, что я и сделал не без удовольствия. Просыпался я до рассвета и вместе с другими монахами отправлялся в церковь воздавать хвалу Господу, а затем после завтрака мы расходились кто куда, в зависимости от наших умений. Двое келарей[67] кормили нас в течение дня, трое ключарей отвечали за сохранность книг в библиотеке и заботились о нашей одежде, с полдюжины или чуть больше монахов трудились в огородах, выращивая овощи и присматривая за скотом, тогда как остальные были художниками, трудившимися часами над «Великой Книгой». В полдень мы делали перерыв на дневную молитву, наскоро перекусывали и после полудня возвращались к работе, а заканчивался день вечерней молитвой и трапезой. Работа была кропотливой, требующей усердия, от нее побаливали глаза, но часы пролетали как секунды.