Путешествие к живым

Высказаться вслух, впервые в жизни поведать, что у тебя на душе, — все равно что утратить своего рода целомудрие, — шаг, над которым приходится призадуматься. После этого, даже если будешь молчать вечно, жизнь все равно не станет прежней. Человек будет ждать ответа, попытается задать новый вопрос, в котором пойдет еще дальше, и осознает свое несчастье… Эти бедные люди с симпатичными лицами еще никогда не говорили о своем несчастье. Теперь они заговорят, они уже говорят, правда, пока еще неумело. Они не могут оторвать глаз от своих рук, то сжимают, то разжимают пальцы… Но пусть так, — все равно вы чувствуете, как рассеивается мрак векового молчания.

Под конец, чтобы немного разрядить атмосферу, присутствующим предлагают спеть. Я приготовился услышать народную песню, хор. Однако фольклор острова, по-видимому, не слишком богат. Люди нерешительно переглядываются. И вот робко встает какая-то девушка. На ней обтрепанное, жалкое платье. Заунывным голосом, фальшивя, она затягивает избитую американскую песенку «Darling don’t let me cry». Душный вечер в глухой деревне, бесконечные споры на животрепещущие темы — о свиньях и отбросах, унылый напев банальной песенки, безучастные лица, запах бедности, надтреснутый звук импровизированного гонга — все это создает впечатление, которому не подберешь названия. Впрочем, неправда, название есть, трудное название. Я ищу его. Можно было бы сказать «человек», «надежда», «истина», но нет, не то!.. Может быть, все три слова вместе и вдобавок еще что-то? Хотелось бы мне знать, как это называется, когда наступает вечер, такой, как сегодня, и ты чувствуешь, что начинается нечто небывалое?

ТАИЛАНД

Утро Таиланда

Между Бангкоком и Конкеном, 10 ноября. Старушка Азия. Едем и вдыхаем запах истощенной земли. После Бангкока потянулись рисовые поля. Наступила ночь, взошла луна, и из окна вагона можно было видеть поблескивающие на черной земле лужи. Затем пошли холмы, поросшие густой растительностью, и непроходимые лесные чащи. Сегодня утром снова показались рисовые поля. Куда ни глянешь — всюду, иногда до самого горизонта, тянутся затопленные водой квадраты — поля невысокого риса, напоминающего сорную траву. Земля затоплена желтой водой. Буйвол тянет почти потонувший плуг, который напоминает показавшийся из грунта якорь. За плугом по колено в воде бредет человек. Каждый его шаг — кусок пашни, вырванный у первозданной хляби. Выращивать рис — значит жить. Скоро рис созреет. Нет в жизни этих людей зернышка таинственней и бесценней, чем маленькое зернышко риса, взращенного столь тяжелым многодневным трудом. Оно твердо, как камень, как оникс. Это зернышко — плод, рожденный от встречи земли Азии с водой. Тысячелетиями сотни миллионов людей — от рождения и до самой смерти — не знали ничего, кроме риса. Они терпеливо растили его, словно просеивали сквозь пальцы песок пустыни.

Я видел, как по узким каналам, пересекающим Бангкок, под мостами, по которым снует оживленная толпа, непрерывно скользят вместительные баржи, доверху наполненные рисом. При резких толчках тяжелая баржа накреняется, и быстрые струйки риса ссыпаются в темную воду. Иногда на огромные белые горы зерна садятся птицы. Рис повсюду — в лодках, на грузовиках, прямо на земле около лавок, в вагонах поездов; он — олицетворение Азии: больше риса — больше людей. В других местах жизнь зависит от многих продуктов земли, от богатства ее недр, от уровня развития техники. Здесь же зависимость прямая, элементарная. Однако не надо забывать, что в основе ее — человеческое терпение.

Терпение и буддизм… Наш поезд ползет вдоль одной из деревень. Еще едва рассвело, а буддийские монахи уже обходят дома, собирая пожертвования — рис. Оранжевый цвет их одежд ослепительно ярок на фоне мягких красок не успевшего стряхнуть с себя дрему утра.

На земле нет другой страны, в жизни которой религия занимала бы такое важное место. Почти все мужчины Таиланда, особенно жители деревень, проводят определенное время при храмах в качестве послушников, а потом и монахов. Они облачаются в оранжевое одеяние, представляющее собой обыкновенный кусок материи, обмотанный вокруг голого тела, и, далекие от покинутого ими мира, тратят многие месяцы и даже годы на молитвы и сбор подаяний.

Каждый житель раз в неделю либо раз в день, в зависимости от состоятельности или щедрости, кормит монахов. Это нельзя рассматривать как паразитизм. Любой человек может раз в жизни воспользоваться таким обычаем, тем более что монахи несут в народ получаемые в храмах знания. Пусть несколько своеобразные, знания эти в какой-то мере способствуют культурному развитию народа.

Не знаю, чему это приписать — то ли многочисленным монахам в лучезарных одеяниях, спокойно и мечтательно прохаживающимся по деревенским улицам, то ли благодушным торговцам, стоящим у дверей китайских лавок, то ли безоблачному утру, но я ощущаю здесь атмосферу мира и счастья. Как хорошо, что день начинается так: ведь я еду в Конкен, где мне предстоит видеть прокаженных.