— Они ему завидуют, — поясняет мне английский врач, возглавляющий санитарную бригаду. — Наши заботы вернули парня к жизни.
Да, так оно и есть: ведь голод, болезнь, отсутствие жилья — все это превращает жизнь в ад, в медленную агонию.
Но существуют и другие смертные муки — менее острые, но подчас почти столь жё отчаянные: уничтожение человеческого «я» во множестве жизненных страданий, непередаваемое чувство, когда глаза, в которых от голода мутится свет, не встречают ни одного сочувственного взгляда, ощущение одиночества в несчастье, потери собственного лица, мысль, что сама смерть человека пройдет незамеченной.
В капиталистическом мире, который так безжалостен по отношению к некоторым социальным классам, только болезнь может привлечь хотя бы минимальное внимание общества к индивидууму. В таких случаях врач становится тем существом, тем представителем порядка, который водворяет вас в общество, где вы обретаете свое лицо, и за отсутствием реальной возможности одарить вас чьей-либо дружбой согревает вашу жизнь огоньком человеческого внимания.
Мы продолжаем обход больных. Немощеная улица, по краю которой тянется канава со стоячей водой. На пороге дома нас встречает пожилой человек, приглашает войти.
Сквозь дырявую крышу проглядывает небо. Саманные стены вот-вот обвалятся. Человек задвинул свою жалкую складную кровать в угол — единственное место, куда не проникает дождь. Рука больного немного дрожит. Он протягивает ее перед нами ладонью вверх, как нищий; санитар дает ему несколько таблеток изониазида. Больному напоминают, что он должен раз в неделю являться в институт.
Прослушивание и рентгеновские снимки позволяют следить за ходом болезни, за процессом постепенного выздоровления больных. Сплошь да рядом после нескольких месяцев лечения пораженные легкие зарубцовываются. В некоторых случаях выздоровление затягивается. А сколько опасностей подстерегает человека после выздоровления…
Теперь мы направляемся к дхоби — так называют в Индии стиральщиков белья. Дхоби больше, чем корпорация: это каста, живущая в специальных кварталах, особый социальный класс со своими традициями и законами.
Несмотря на свою организованность, дхоби бедны — чуть-чуть состоятельнее, чем кули. Целыми днями на берегу реки, у входа в город слышатся звонкие шлепки — это дхоби колотят белье на больших плоских камнях. При этом во все стороны разлетаются грязные брызги. Стиральщики белья — мужчины и женщины — сопровождают свои удары возгласами «гах, гах», а иногда в такт работе запевают песни. На веревках и на траве высокого берега реки, насколько хватает глаз, сушится белье всех расцветок — словно стяги, выброшенные кастой дхоби.
В самом городе, прямо под открытым небом, огромная прачечная. Вокруг баков с водой, у которых дхоби, стоя лицом друг к другу, отбивают белье, находятся огромные сушилки — замкнутое пространство, завешанное мокрой одеждой, нечто вроде своеобразного светлого лабиринта. Придя в эту прачечную, мы ждем, пока индийская девушка, работающая тут медицинской сестрой, разыщет больную, ради которой мы пришли. Но нам так и не удается увидеть больную: она прячется.
Врач-англичанин рассказывает мне ее историю. В Индии туберкулез и до сих пор нередко считается постыдной болезнью. Когда соседи узнали, что прачка заболела туберкулезом, они выгнали ее из дома. Ее муж, тоже дхоби, и двое их детей последовали за ней. Они скрылись в квартале неприкасаемых. Несмотря на строгие меры борьбы, предпринятые правительством, миф о неприкасаемости продолжает еще жить в некоторых классах. В большинстве городов и деревень у неприкасаемых есть еще свой квартал, но он доступен всем и перестал быть гетто.
Неприкасаемые Мадраса тоже боятся туберкулеза. В действительности речь идет не только о страхе. Считается, что туберкулез насылается богами в наказание за пороки.
Через несколько дней неприкасаемые изгнали из своего квартала больную прачку и ее мужа. Муж продолжает работать, но жена не имеет больше на это права. Теперь ее лечат таблетками изониазида. В данном случае это куда больше, чем просто медицинская помощь: это большая моральная поддержка.