Путешествие ко святым местам в 1830 году

В первом ее приделе важно сидели сборщики дани мусульманские, и на самом престоле отваленного ангелом камня стояло блюдо с деньгами. Они вежливо пригласили меня поклониться Гробу, но я не принял их оскорбительного зова и не хотел враждебных посредников между христианином и его Богом. Пронзенный до глубины души сим зрелищем поругания святыни, и какой святыни? – основного камня нашей веры, нашего спасения, которой одно лишь имя уже рождает невольное благоговение, когда она сама делается жертвой святотатственных! разочарованный в самых сладких и высоких впечатлениях души, я с разбитым сердцем исторгся из воскресного Храма Христова, где уже не было более места для христианина.

По обычаю приветствовал меня в Святых вратах мусселим, предлагая свои услуги. Позади меня был поруганный Храм, впереди позорный плетень. Я бы мог легко разбить его, без всякой личной опасности, ибо меня уважали как посланника в Иерусалиме; но, вспомнив мои тщетные усилия в соборе и опасаясь навлечь ответственность на духовенство, решился я подойти под сие иго. Прежде, однако же, нежели наклонить голову, просил я мусселима вывести гарем свой из галереи иконостаса; изумленный, он молчал; я ожидал ответа, и в сию минуту не решился он отказать. Тогда пошел я в патриархию. Многое сказал я архиереям в горести сердечной о попущении подобного бесчинства между христианами, когда ничтожный странник с помощью стражей мог на время их усмирить. Наместники извинялись игом турецким, заключением Храма, давним обычаем, и, вероятно, приняли меня за безумного, видя, какое странное впечатление произвела на меня столь обыкновенная в том краю картина бесчиния, которое некоторые называют даже усердием к православию, ибо арабы в диких песнях превозносят веру православную, ругая армян и латин. Но сии поклонники стекаются в Храм менее для празднества Пасхи, нежели для Святого огня, ежегодно возжигающегося на великом Гробе к общей радости христиан Востока, почитающих огнь сей верным залогом плодородия. Даже в самое то время, когда я говорил с архиереями, ожидание оного было виной жестокой драки в Храме между арабами и армянами. Первые, гордясь своим давним правом, не хотели дать места последним, только недавно испросившим силой денег в Царьграде получение Святого огня из рук собственного архиерея. Мусселим бросился со стражами в раздраженную толпу и сам едва не сделался жертвой ярости народной, однако же усмирил смятение.

Христиане, ныне стекающиеся искать огня вещественного на великом Гробе, как бы недовольные тем божественным светочем, который так ярко излился для них в Писаниях, нарушают святость древнего торжества грубым неблагочинием и невольно напоминают слова Спасителя, что настало время, когда истинные поклонники поклонятся Богу не в одном Иерусалиме, но в духе и истине. По краткости времени я не мог подробно сам узнать о начале торжества Святого огня в Иерусалимской церкви, которое теряется в глубокой древности; умный и благочестивый иеромонах Саровской пустыни Мелетий в путешествии своем собрал всевозможные по сему предмету сведения из местных преданий и греческих источников, и мне остается только указать на его книгу и просить всех прочесть в ней со вниманием главу о явлении святого света, потому более, что при Мелетии, как и при мне, на расстоянии почти сорока лет, тот же святитель совершал сие торжество. Сколь велика и священна в православном отечестве молва о возжжении Святого огня, столь тягостно для взоров и сердца зрелище бывающих при оном беспорядков в Иерусалиме. Когда я возвратился опять в Храм, он уже был весь наполнен народом. Мусселим, к общему неудовольствию латин, сидел на их хорах; арабы теснились около самой часовни Гроба. Их радостные, но дикие скакания и шумные вопли: «Нет веры кроме вере православной!» заглушали даже звук благовеста. Такое смятение царствовало в Храме, когда драгоман патриарший привел в соборный алтарь архиереев армянского и коптского просить участия в Святом огне у митрополита Петры аравийской Мисаила, по старшинству и по уважению народа уже сорок лет совершавшего обряд сей. Приняв благословение от наместника и собрав поясом свои широкие одежды, чтобы сохранить их в целости посреди черни, они пошли облачаться в свои приделы и потом стали близ часовни Гроба, запечатанной градоначальником как бы на память той печати, которую в подобный день положил Пилат на сию же скалу.

Но какая разность в ожиданиях! Не в страхе дивного воскресения запечатан был ныне утес, но дабы воспретить грекам тайно внести в него огонь до возжжения нового: ибо все прочие лампады и свечи погашены были в Храме, кроме придела латин, которые никогда не принимают участия в сем торжестве. Прежде, однако же, его начала отворяют на миг двери часовни игумену Храма, и он ставит на Святой Гроб незажженную лампаду вместе с двумя пуками свечей, из 33 каждый, в память годов Христовых, и кладет хлопчатую бумагу, дабы собирать ею Святой огонь, появляющийся, как говорят, малыми искрами на мраморной плите.