Путешествие ко святым местам в 1830 году

Ага иерихонский, расставив по высотам стражей из опасения бедуинов, не позволял медлить поклонникам на Иордане; но, несмотря на клики и угрозы, каждый стремился погрузиться в священные волны, каждый спешил зачерпнуть немного воды в принесенные меха и сосуды, и взять камень из реки, и срезать себе длинный тростник или ветвь ракиты на память Иордана, чтобы унести их на родину вместе с пальмой своего странствия. Сопутствовавший нам греческий инок читал над рекой тропарь праздника Богоявления: «Во Иордане крещающуся тебе, Господи, Тройческое явися поклонение» и кондак его: «Явился еси днесь вселенный и свет твой, Господи, знаменася на нас, в разуме поющих тя!». И при звуке сей молитвы, повторяемой на берегу и в водах, оживленный Иордан представлял в тени кустов своих торжественную картину крещения, истинно величественную, какою она бывала в первые времена христианства, когда целые народы выходила искупленными из родной им реки.

Мы продолжали путь наш вдоль течения реки, медленно подвигаясь по зыбкому руслу, которого белые и песчаные берега представляли взорам странные призраки башен и монастырей. Но когда Иордан крутым изгибом отклонился к востоку, мы отдалились от русла и устья его, направляясь прямо к Мертвому морю. Море сие – ничто иное, как продолжение речной долины, которую оно наполняет всю, до самой подошвы гор, своими горькими и тяжелыми водами; вкусом они гораздо солонее морских, а неподвижностью вполне заслуживают название мертвых. Берега местами неприступны от ила; кое-где малые ручьи стремятся в озеро, и огромные остовы дерев раскинуты вдоль поморья, низменного только со стороны Иордана, ибо с трех других оно ограждено неприступными утесами. Летом конные арабы переходят это море вброд, во всю широту, в которой нет десяти верст, длина же его не более сорока. Жители Востока утверждают, что вечный смрад из него исходит и что нет ничего живого ни в волнах его, ни окрест; они даже дали одному из утесов имя жены Лотовой. Я же не чувствовал смрада и не мог сам удостовериться в истине рассказов о безжизненности сей пучины. Один только сильный морской запах выпарялся из ее лона и красный, раскаленный пар, поднимаясь над неподвижной поверхностью вод, поглощал в себе лучи солнца. Багровым шаром тяжело висело оно на дальнем краю сей влажной могилы Содома, напоминающей грозным своим покоем горнее мщение.

Пустыня Иорданская! где растворившееся небо свидетельствовало о Сыне человеческом, где горы, возбужденные гласом вопиющего в пустыне, уготовали стези свои прежде, нежели исправились сердца смертных, где быстрый Иордан, дрогнувший при погружении в него Богочеловека, с трепетом помчал свои освященные волны, и где на вершине горы Искушения Спаситель победил духа тьмы и соблазна, – пустыня Иорданская! все в твоем пространном объеме исполнено величия необычайного; все носит отпечаток событий, в которых земля была только поприщем, а действовали не земные. И все ныне пусто и безмолвно в сей некогда столь одушевленной долине… В соседственных горах утихнул отголосок, вторивший сладким речам Иоанна и горнему гласу: «Сей есть Сын мой возлюбленный, о Нем же благоволих!» – Земля оглохла, а небо закрыло уста свои над Иорданом.

Пустынножители

Когда мученики первых трех веков христианства так славно запечатлели своей кровью возникшую истину и когда на священном основании костей их императоры вселенские воздвигли новое здание веры, тогда в глубоких песках Египта и в каменистых пустынях Палестины восстали новые подвижники. Они уже не боролись мучениями своего тела с враждующими против них владыками мира, но на себя самих обращали исполинские силы своего духа, изгоняя себя в безлюдные степи, не изнемогая под бременем лет, хотя целые столетия лежали на раменах их, и только переходя из славы в славу, когда меняли одежду плоти на одежду нетления; ибо еще до смерти уже не принадлежали они земле, вторя ликам ангельским на небесах.

Так после первых великих отшельников: Павла, Антония и Харитония, основателей иноческой жизни, – процвели монашествующими пустыни Египта и Палестины под руководством Пахомия, двух Макариев, Илариона и других именитых старцев, обширным светом озаривших христианство. До семидесяти тысяч иноков спасалось в песках Ливии, Фиваиды и ущельях Иудеи; все они питались трудами рук своих, обращая свой избыток на нищих или посылая приношения христианам для выкупа пленных. Одни, менее совершенные, собирались для общежития в монастыри: другие, достигнув высшей степени, удалялись отшельниками во глубину пустынь, где проводили пять дней недели в посте и молитве и занимались плетением кошниц, которые приносили по субботам в монастырь. Там, подкрепив себя пищей и Божественной литургией, возвращались вновь в свои приюты. Их уединенные жилища были иссечены в утесах или смазаны из глины на песках и под именем лавры, служили впоследствии основанием растущим окрест них обителям.