Путешествие на абсолютный полдень

Государь снова было взялся за волосы, но опустил руку и продолжил рассказ:

– Держался он отлично, улыбался Фаю в лицо. Ни тени не допустил в разговоре со мной. Жаловаться у них не принято… У него на спине татуировка такая красивая – цветной дракон. От затылка до копчика. Я мокрую одежду с него снял и сразу подумал, что бить его удобно, на драконе синяков будет не видно. На первый взгляд, вроде, цел, а так – кто знает… Спрашиваю – били? Молчит. А я же вижу, что все плохо. Я диагностику достал, только провел по спине – слева почка отбита. Опять спрашиваю – куда еще били? Он все равно молчит. Только дрожит без звука, губу насквозь прокусил. Я повернуть его хотел, чтоб проверять удобнее, а у меня на руке кровь. И не понять, откуда. Я грешным делом подумал – он же наполовину баба, всякое бывает… А потом… оно как потечет. Я испугался. На спину его кладу, он себе коленки разнять не дает… Дин, я не знал, что люди, зовущие себя цивилизованными, на такое способны… Я никогда в жизни не плакал. Я близких терял, я в каторжной тюрьме клеймен был, меня предавали, меня продавали как раба для развлечений, мне выбили глаз, ломали кости, мне воткнули в сердце шило. Я не плакал ни разу… Я не знаю, сколько их было. Не один, не два, не три. Даже не пять, наверное. Больше. Им показалось мало просто унизить и показать свою власть. После того, как с ним развлекались, они еще натолкали всюду битого стекла. Понимаешь, о чем я?.. А он Фаю улыбался, и мне улыбался… Доказал всем, что сломать его невозможно. Никак и никому… Я и разревелся, как корова, у меня слезы, сопли, руки трясутся, он из-за меня тоже, кровь, не поймешь, где чья, потому что я этим стеклом себе все руки перерезал... Пока я все достал, где замазал, где зашил, утро наступило. Ему плохо, снотворное его не берет, обезболивающее его не берет, пьяный гриб его не берет, больно, дрожит, плачет. Я догадался ему полстакана спирта налить, хоть и нельзя в таком состоянии, и на руках его держал, пока он не уснул… Уйти, оставить его не могу. Спать с ним рядом не могу, он шевельнется – я вскакиваю. Своей крови ему перелил пол-литра. Потом, когда получше стало, лошадиную дозу снотворного в вену вкатил, он третьи сутки спит под капельницей. Завтра проснется, дольше нельзя. Какое я должен принять решение, Дин? Я себе успокоительного сейчас колю столько, сколько тебе и ему вместе взятым, и мне не помогает. Я не ем, не сплю, и выйти из этого состояния я рад бы, но не могу. Бутылка, Дин, местная, ишулланская. Это здесь, на Бо все происходило… Мне его жалко безумно, мне и себя жалко, как все вспомню… Я не знаю, что будет, когда он проснется. И что скажет мне. Он мой враг, я его враг. Исправить… все-таки, невозможно. Ни прошлое, ни настоящее. Я не любитель плакаться. Но меня трясет, как никогда со мною не было. Спасибо, ты меня отвлек немного на искусственный клапан в твое сердце. А то бы я рехнулся. Или сам пошел и убил бы кого-нибудь. Наверное…

Дин пристально смотрел на человека, которому вначале воспитывал сына, которого потом хотел предать, потом его боялся, затем им восхищался и боготворил, чье право на всемогущество признал, и, наконец, которому стал доверять, почти как самому себе. Ему и хотелось бы обнадежить государя, только он не знал, чем. Понятно, что с людьми случаются вещи и похуже рассказанных. Но это само по себе не утешение, и происходить имеет право где-нибудь на войне или в диких землях, а не в государевой спальне. Когда человек, известный своим твердым характером, теряет самообладание, когда человек с хлестким чувством юмора и ядовитой иронией не может приложить эти качества к собственным обстоятельствам, значит, положение его действительно тяжело. Даже если это положение он придумал себе сам.

Государь держался за лицо руками так, будто его сейчас вывернет наизнанку, или он закричит. Дин морально приготовился даже дать императору пощечину, если у того сейчас случится истерика. Пощечина или стакан холодной воды за шиворот помогают в таких ситуациях лучше всего. К счастью, не пришлось. Наверное, легче стало, когда выговорился. Государь вздохнул. И Дин вздохнул. Дину тоже было худо. И самому по себе, и от увиденного-услышанного, но он молча налил государю чаю и почти силой заставил его отнять руки от лица, взять чашку и пить. Не то, чтобы Дина вся эта история особенно глубоко тронула или ужаснула. Но он видел искренность и просьбу о помощи – такие вещи, которые всерьез от императора-загадки Аджаннара не видел никто и никогда. Ну, не был устроен этот человек так, чтобы делиться с кем-нибудь душевным теплом или болью, что поделаешь. Ему же хуже. И хорошо это или плохо, что теперь правила изменились?.. Кто его знает.

– Знаете сказку про то, как осел осла в долг почесал? – спросил по прошествии некоторого времени Дин. – Большего я для вас все равно сделать сейчас не смогу. Я скажу вам, что я про это думаю. Не понравится – велите мне заткнуться.