Путешествие на край ночи

Что касается меня, то я ни разу не был ни тут, ни там. Первый стоил слишком дорого, второй находился слишком далеко от меня. Я ответил им автоматическим припадком патриотизма, еще более нелепым, чем это бывало обычно. Я с живостью заметил, что их город меня положительно приводит в отчаяние.

— Это что-то вроде неудавшейся ярмарки, — сказал я им, — от которой просто тошнит и от которой почему-то все-таки настойчиво стараются добиться толка….

Разглагольствуя таким деланным и условным образом, я попутно замечал, что не одна только малярия является причиной моего морального и физического упадка. К ней прибавлялась перемена привычек: надо было научиться распознавать новые лица в новом кругу, изучать новую манеру говорить и врать.

Новая страна, новые люди вокруг, которые двигаются немножко иначе, исчезновение некоторой доли тщеславия, гордости, которая потеряла смысл, исчезновение привычного эха — этого достаточно для того, чтобы голова пошла кругом, чтоб начались сомнения и чтоб вечность разверзлась перед вами, несчастная маленькая вечность, в которую вы падаете…

Путешествовать — значит искать эту безделицу, это головокружение для болванов.

Лолины гостьи очень веселились, слушая мою бурную исповедь. Они наговорили мне, что я и такой, и этакий, но я не все понял: они говорили на непристойном и умильном американском наречии. Патетические кошки!

Когда вошел негр-лакей и подал чай, мы замолчали.

Одна из гостий все-таки оказалась наблюдательнее остальных, так как она очень громко заявила, что у меня озноб и что, должно быть, я страдаю от необычайной жажды. Меня всего трясло, но мне все-таки очень понравилось то, что подали к чаю. Можно сказать, что эти сандвичи буквально спасли мне жизнь.

Разговор перешел на сравнительные достоинства парижских публичных домов, но я не принимал в нем участия. Красавицы отведали еще разных сложных напитков, после чего, окончательно разгорячившись и разоткровенничавшись, они заговорили о «браках». Несмотря на то, что был очень занят сандвичами, краем уха я слышал, что дело шло о каких-то особенных браках, между существами весьма юными, браках, с которых дамы получали какие-то проценты.

Лола заметила, что этот разговор меня очень занимает и что я внимательно слушаю. Она довольно сурово на меня посмотрела. Она больше не пила. Мужчины, с которыми была знакома Лола, американцы, не были любопытны. Я с трудом удерживался от явного допроса, тысячи вопросов вертелись у меня на языке.

Наконец гости ушли, тяжело ступая, возбужденные алкоголем и подбодрившиеся сексуально…

Как только они вышли за дверь, Лола стала с раздражением ругать их. Эта интермедия ей очень не понравилась. Я ничего не отвечал.

— Настоящие ведьмы! — продолжала она ругаться.

— Откуда вы их знаете? — спросил я.

— Это давнишние подруги…

Она не собиралась откровенничать со мной.

По некоторой надменности в отношении к Лоле мне показалось, что эти женщины в каком-то кругу имеют преимущество перед Лолой и пользуются несомненно большим авторитетом.

Лоле нужно было съездить в город, но она предложила мне подождать ее и, если я еще голоден, что-нибудь съесть в ее отсутствие. Так как я покинул «Laugh Calvin», не заплатив по счету, и не собирался вернуться туда по понятной причине, то я очень обрадовался разрешению побыть в тепле еще несколько минут, перед тем как выйти на улицу — и на какую улицу, о боги!

Как только я остался один, я направился по коридору в ту сторону, откуда появлялся негр. По дороге в лакейскую мы встретились, и я пожал ему руку… Он доверчиво отвел меня на кухню, прекрасное помещение, гораздо более разумное и нарядное, чем гостиная.

Он сейчас же начал плевать на блестящие плитки пола, плевать, как это умеют только негры, далеко, обильно, безупречно. Я тоже плюнул из вежливости, как умел. Мы сразу же разоткровенничались. Я узнал, что у Лолы катер-салон на реке, два автомобиля на шоссе, погреб и в нем напитки со всего света. Она получала каталоги из больших магазинов Парижа. Он без конца повторял эти скудные сведения, и я перестал его слушать.

Я дремал около него, и давно прошедшие времена проходили передо мной, времена, когда Лола бросила меня в Париже, времена войны. Но негр вдруг опять засуетился. В припадке новой дружбы он начал пичкать меня пирожными, нашпиговывал мне карманы сигарами. Наконец он со всяческими предосторожностями вынул из ящика круглую запломбированную массу.

— Бомба! — провозгласил он в неистовстве.

Я отскочил.

— Либерта! Либерта! — радостно вопил он.

Он положил все на место и опять великолепно сплюнул. Какое волнение! Он ликовал. Его смех заразил меня.

Когда Лола вернулась наконец, она застала нас вместе в гостиной, очень веселыми, в облаках табачного дыма. Она сделала вид, что ничего не замечает. Негр немедленно смылся, а меня она увела к себе в комнату.