Путешествие по Средней Азии

на людях мне приходилось поносить этих несчастных и прокли-нать их, так как

малейшее проявление сострадания возбудило бы подозрения, тем более что они

очень часто заговаривали со мной, поскольку я знал персидский язык. Младший

из наших домашних рабов, красивый, с темными вьющимися волосами иранец,

про-сил меня написать письмо его родителям, заклиная их именем бога продать

овец и дом, чтобы выкупить его. Его просьбу я выполнил. Как-то раз я думал,

что мы совсем одни, и хотел дать ему напиться чаю, но, к несчастью, когда он

протягивал руку за чаем, кто-то вошел в юрту. Тогда я сделал вид, что просто

хотел подразнить его, и вместо чая он получил несколько легких ударов.

Во время моего пребывания в Гёмюштепе не проходило ни одной ночи, когда

бы выстрелы, доносившиеся с берега моря, не возвещали о прибытии судна с

добычею. На другое утро я от-правлялся к героям с требованием десятины,

полагающейся дервишу, а лучше сказать, для того, чтобы увидеть бедных персов

в первые минуты приключившегося с ними несчастья, и сердце мое истекало

кровью при виде этого ужасного зрелища. И, таким образом, мне пришлось

понемногу привыкать к рази-тельным противоречиям между добродетелью и

пороком, лю-бовью к человеку и тиранией, скрупулезной порядочностью и

коварным мошенничеством, которые встречаешь на Востоке повсюду.

Стоило мне пробыть там лишь две недели, как я, подобно моим друзьям,

начал испытывать отвращение к этому месту, с невыразимой тоской обращая свой

взор к горам, в сторону Персии. Расстояние между ними измеряется всего

несколькими часами пути, а нравы, обычаи и образ мыслей здесь, у туркмен,

совершенно иные, как будто эти страны разделяют тысячи миль. Да, поистине

удивительно влияние на людей религии и истории их народа! Я не могу

удержаться от смеха при мысли, что те же самые туркмены все время задавали

пиршества "лиллах", т.е. в благочестивых целях, причем на них присутствовала

вся наша компания дервишей. Приглашения такого рода повторялись несколько

раз в течение дня; я был склонен принимать только *[54] *первое и второе, от

третьего я собирался отказываться, но приглашавший, с силой подталкивая меня

под ребра, заставлял выйти из юрты, следуя правилу туркменского этикета:

"Чем сильнее толчки, тем сердечнее приглашение". По такому тор-жественному

случаю перед юртой хозяина выкладывали несколь-ко войлочных кошм, а если

гнались за роскошью, то даже ковер, где и рассаживались кружками

приглашенные, по пять-шесть человек в кружок; каждой группе подавалась

большая деревянная миска, наполненная в соответствии с числом и возрастом

едоков, в нее погружали широко раскрытую ладонь и опорожняли дочиста, не

пользуясь никакими иными орудиями для еды. Я думаю, что качество и

приготовление сервировавшихся блюд не очень-то заинтересует наших

гастрономов, замечу только мимоходом, что обычно подавали конину и

верблюжатину, о других сортах мяса я лучше умолчу.

Во время моего пребывания у Ханджана я был свидетелем сговора его

двенадцатилетнего сына и десятилетней девочки; за сговором последовал

семейный обед, от которого мы, его гости, не имели права отказаться. Когда

мы вошли в юрту будущей жены, она ткала шаль и, казалось, была полностью

поглощена этим занятием, делая вид, будто совсем не заметила нас; в тече-ние

двух часов, которые мы там провели, я только раз приметил, что она украдкой

взглянула в сторону нашей компании. За обедом, который в мою честь состоял

из сваренного в молоке риса, Ханджан сказал, что это торжество должно было

бы, собственно говоря, состояться только следующей осенью, но он захотел

воспользоваться нашим присутствием, чтобы приоб-щиться к святой благодати.

Чтобы не забыть, упомяну еще о празднике, который устроил для нас один

каракчи; этот разбойник один, пеший, не только взял в плен трех персов, но и

гнал их впереди себя в неволю восемь миль, тоже совершенно один. Он отдал

нам предписываемую религией десятую часть добычи, что составило для каждого

из нас кругленькую сумму в два крана, и как же он был счастлив, когда мы

хором, благословляя его, провозгласили фатиху!

Мое пребывание у туркмен было кратким, сравнительно даже очень кратким,

но нельзя не рассказать о событиях, свидетелем которых я был. Это печальная

картина человеческой жестокости, и я приведу поэтому только некоторые данные

из своего днев-ника.

18 апреля

Ильяскули жил в четвертой из немногих юрт, стоявших на берегу Гёргена;

до тридцати лет он занимался обычным для туркмена делом - грабил и похищал

людей, а теперь удалился на покой, потому что, как он сам говорил,

намеревался провести остаток жизни в этом смешном бренном мире (фана дюнья),

благочестиво соблюдая закон; но, насколько мне известно, при-чина была в

том, что огнестрельные раны, нанесенные адским *[55] *оружием у Ашуры,

мешали ему и дальше заниматься его опасным ремеслом. Надеясь, что своими