Путешествие по стране Руставели

— Даже очень. Отец и мать были в этом отношении людьми одаренными. Они учили детей познавать и любить красоту окружающего их мира, грузинской природы. Все дети умели рисовать. Володя начал увлекаться рисованием еще до того, как научился читать и писать, а рисовал он хорошо. Любили в доме Маяковских также музыку, пение и танцы. Не обходилось в семье и без чтения. Мать сама писала стихи и рисовала; среди русских писателей она любила Пушкина, Тургенева и Чехова. Любимым писателем отца был Салтыков-Щедрин благодаря сатирическому складу его ума. С почтением он относился и к Крылову за его жизненную мудрость и скрытую иронию, в разговорах отец часто ссылался на его басни. Особенно интересными и полезными для юного Володи были споры о литературе, которые порою велись между родителями.

— А какое мировоззрение прививали детям родители?

— Антимонархическое, демократическое. Они обладали на редкость широким для своего времени кругозором, и оба верили в торжество демократии и социализма в России; это проявлялось, в частности, в том, что вместе с детьми они пели студенческие песни…

Нона, кажется, не прочь привести и другие примеры. Я прерываю ее:

— Извините, но у нас совсем мало времени… Последний вопрос: как вы оцениваете связи Маяковского с Грузией?

— Они были тесными и многообразными! — Бледное лицо Ноны заметно оживляется. — Отвечу вам словами стихотворения, которое он написал, когда ему было 30 лет: "Едва ступив ногой на Кавказ, чувствую, что я — грузин. Я знаю: глупость все это — райские кущи! Но когда их воспевали поэты, то имели в виду они Грузию, этот радостный край…" Примерно так это звучит в вольном переводе.

— Что, Маяковский говорил и по-грузински?

— Да, грузинским языком владели все члены семьи, поэтому они и были тесно связаны с грузинским народом и его культурой. Эту связь Владимир поддерживал в течение всей своей жизни. На демонстрации рабочих во время первой русской революции одиннадцатилетний тогда гимназист бежал по улицам Кутаиси и громко, на грузинском языке, агитировал жителей, декламируя стихотворение "Вперед!", написанное нашим пролетарским поэтом Евдошвили… Такие грузинские поэты, как Симон Чиковани и Георгий Леонидзе, подтверждают, что по-грузински Маяковский хорошо говорил и в более поздние годы, с пристальным вниманием следил за развитием грузинской литературы, особенно лирики. "Товарищ Володя" — так с любовью называли его грузинские коллеги. Многие из них были его близкими друзьями.

Я горячо благодарю страстную почитательницу Маяковского Нону, и мы вновь оказываемся в пути.

Ночевка в домике виноградаря

Солнце уже заметно клонится к вершинам гор. Действительно, темнеет здесь чертовски быстро. Быстрее, чем рассчитывал Реваз. Но как ни старается Гоги, ночь надвигается неудержимо, и нам вновь приходится помышлять о ночлеге. До Абастумани, ближайшего крупного населенного пункта, нам под покровом ночи придется пересечь Малый Кавказ, преодолеть двухтысячеметровый Секарийский перевал.

Невзирая на темноту, Реваз предпочел бы без остановки ехать до Абастумани. Но после приключений минувшей ночи он, считаясь с женой и учитывая свою пошатнувшуюся репутацию, решает поступить иначе: снова просит свернуть с асфальта. И снова перед нами крутой подъем.

Поскольку поверхность дороги вначале скалистая, ровная, то в свете фар она кажется вполне приличной. Но уже после первых поворотов она превращается в узкую полоску гальки, напоминая более всего развороченное русло бурной горной речки. Бедный Гоги…

Нашему водителю пришлось изрядно попотеть уже прошлой ночью, когда после привычного асфальта Тбилиси под колесами его машины оказались сучья деревьев, камни и огромные лужи. Сейчас по кузову машины то и дело колотят камни, порой величиной с кулак, на поворотах ее опасно заносит на обочину так называемой дороги.

Насколько крутой рядом обрыв, мы начинаем догадываться только тогда, когда на несколько секунд прекращается град камней. Из глубокого ущелья доносится шум горной речки. Но затем оглушительный барабанный грохот возобновляется вновь. О том, чтобы остановиться или сбавить скорость, не может быть и речи. Дорога настолько скользкая, что, двигаясь на подъеме с места, можно было бы легко перевернуться. Внезапно стук камней заглушается скрежетом металла. Гоги вздрагивает, ничего не понимая, смотрит на щиток приборов и, прислушиваясь, высовывает голову из бокового окна. К шуму мотора примешивается какой-то посторонний звук. За выступом ближайшей скалы Гоги все-таки останавливается. Выключает мотор. Все ясно: авария.

Гоги выходит, открывает капот и некоторое время возится под ним. Реваз светит ему карманным фонариком. Оба о чем-то говорят, затем Реваз объявляет о том, чего я более всего опасался: дальше не поедем.

— Что же, придется ночевать в машине? — спрашиваю я, вовсе не скрывая, что это известие меня не радует.

— Только без паники! — отвечает с наигранной веселостью Реваз. — Здесь на каждом шагу живут виноградари.

— На каждом шагу? Странно. Здесь ведь кругом лес!