Путешествие в Элевсин

Я поднял глаза на Порфирия.

– Прекрасно, господин. Глубоко и одновременно изящно. Но…

– Что «но»? – ревниво спросил Порфирий, забирая у меня свой опус.

– Ты пишешь так, словно истин в мире много. А мне всегда казалось – наверно, по глупости – что истина только одна, и этим именно она отличается от многоликой лжи.

– Истин действительно много, – ответил Порфирий.

– А чем они тогда различаются?

– Глубиной. Есть истины мелкие – соль соленая, воздух прозрачный. Есть истины книжные. А есть истины великие, переворачивающие всю жизнь. Я написал лишь о тех, что находят в вине и философских книгах. Но есть еще наивысшая истина, которую сообщают на ухо при посвящении в мистерии.

– А почему ты не написал также и о ней?

– Говорить или писать о ней нельзя по элевсинскому обету. Это карается смертью. Но сегодня ты соприкоснешься с ней сам. И она, поверь, изменит все. Все вообще.

Я ощутил легкую тревогу.

– А давно ты знаком с этой истиной, господин?

– Давно, – сказал Порфирий. – Я посвящу тебя в высшую тайну сам. Лично сообщу на ухо. Смеха ради сравнишь ее с тем, о чем рассуждают софисты.

– Когда мы пойдем в святилище? – спросил я.

– Вечером, когда стемнеет. Я думаю, посещение Телестериона тебе запомнится. Такого с тобой еще не было. Да и ни с кем другим. Мы будем там вдвоем. А потом ты останешься один.

– Прости, господин… А разве мы не войдем в святилище вместе с остальными паломниками? Ведь таинства одинаковы для всех.

– Не совсем так.

– Да, – сказал я, – мне известно, что опытные мисты имеют особый доступ в Телестерион. Но я ведь пока не инициирован.

– Ты вкусил таинство и был на Ахероне. Кроме того, не забывай, что перед тобой великий понтифик. А поскольку я инициированный мист, моя духовная власть простирается и на мистерии тоже. В это время года паломников в Элевсине нет. Город оцеплен. После таинства императора будут ждать преторианцы и жрецы. Я все подготовил еще в Риме, Маркус.

Остаток дня мы почти не говорили.

Порфирий сидел во дворе за колоннадой. Он мурлыкал что-то по-гречески и точил жертвенный топор раздобытым на кухне камнем, показывая изрядное умение – похоже, он и правда занимался этим прежде в Дакии.

После обеда я уснул. Мне приснился обычный кошмар с мрачной фигурой в черном зале – после заплыва по Ахерону этот сон преследовал меня, но более не пугал. Фигура чего-то требовала, и я, как всегда, покорно соглашался, глядя на звездное небо в огромных окнах.

Проснувшись, я вышел погулять во внутреннюю галерею нашего постоялого двора.

Порфирия видно не было. Сначала я думал о ждущем нас таинстве, а потом мое внимание привлекли простодушные фрески, украшавшие стены.

Вот висящая на нити голова Медузы – серая, пучеглазая, опухшая словно с похмелья и чем-то очень недовольная… Ну что тебе не нравится, глупая?

Вот многоярусная башня, украшенная разноцветными флажками и статуями в нишах – построй кто-нибудь такую на самом деле, она обрушилась бы на строителей, как амфитеатр в Фиденах.

Вот жирная Венера с волнистыми черными волосами, раскинувшаяся в раковине-жемчужнице… То ли такая большая раковина, то ли такая крохотная Венера. Изображать богов должны только по-настоящему великие мастера, иначе подобные попытки становятся святотатством – как на этой фреске. И потом, Венеру правильнее было бы поместить в устричную раковину. Sapienti sat.

Вот Эрот, играющий на раздвоенной флейте. Возможно, в изображении есть символический смысл, но перед инициацией в высшие тайны духа лучше об этом не размышлять.

Вот статуя воина на мраморном постаменте под сверкающей серебристой луной. Воин как воин, изображен во всех деталях. Выглядел бы в самый раз на построении легиона. Но есть нечто дивное в этом рисунке. Не воин, даже не постамент – а цветы и травы вокруг. Их художник изобразил так таинственно и необычно, будто знал про растения что-то особенное, неизвестное остальным…

– Что подумает о нас будущий век, – сказал Порфирий за моей спиной, – если от нас сохранятся только эти изображения? Решат, что мы были суеверными мечтателями.

Я вздрогнул.

– Ты напугал меня, господин.

– И не так еще сегодня напугаю, – засмеялся Порфирий.

– О чем ты?

– Когда я говорил, что хорошо владею топором и убил им в Дакии много варваров, ты не верил. Думал, наверно – вот старый дурень заврался… Сегодня я решил тряхнуть стариной. Проверим, кто из нас убьет больше воинов.

Моя челюсть отвисла.

– Каких воинов?

– Я выписал из Рима особых гладиаторов, – сказал Порфирий. – Они расставлены на нашем пути так, чтобы не дать нам пройти к святилищу. И будут драться с нами всерьез. До смерти.

Я понял, что Порфирий не шутит. Это было вполне в его духе.

– Зачем ты так поступил, господин?

– Свободу надо выстрадать, – ответил Порфирий. – Еврейский вождь Моисей, с наследниками которого воевали Веспасиан и Тит, водил свой народ по пустыне сорок лет, чтобы дух людей очистился. У нас сорока лет нет. Но мы можем сделать путешествие более насыщенным, хе-хе. Тот же результат будет получен быстрее.

– Какой результат?

– Твой дух очистится. И мой тоже.