Путешествие в обратно

Делаю вид, что мне дается это нелегко, хотя могу заточить любой карандаш не хуже чем он, потому что всю жизнь точил карандаши ножиком, по его примеру. Жалко, что не могу сказать ему об этом сейчас.

Папа взял карандаш из моих рук придирчиво стал рассматривать его.

– Карандаши всегда точи ножиком. Все эти точилки одно баловство. Из-за них карандашей не напасешься. – сказал он, протягивая мне карандаш. – Пятерку не могу поставить, но для первого раза неплохо. Ставлю твердую четверку! Ножичек можешь оставить себе. Храни его дома, в школу не бери, а то нам с тобой от матери достанется.

Отец встал из-за стола и ушел на кухню.

У меня появился шанс опробовать перьевую ручку. Я обмакнул перо в чернила и стал писать. В первом же предложении сделал несколько мелких клякс и одну большую, дугообразную кляксу, напоминающую по форме озеро Байкал. Вспомнил что кляксу можно убрать промокашкой. Свернув нежную бумажку уголком, приставил к кляксе. Промокашка медленно впитала чернила и не позволила кляксе расползтись. За обезвоживанием чернильной кляксы "Байкал", вспомнилось как мы использовали промокашку в школе. Рисовали рожицы на ней, писали записки, делали шарики и плевались через трубочки.

Своей работой я был доволен. Конечно, клякса в размере не уменьшилась, но зато поблекла, потеряла сочный цвет и стала не очень заметной.

Переписывание задания "В лесу" меня захватило не на шутку. Появился азарт. Я заметил что при переписывании мой язык повторял движения выводимых пером букв. Детские пальчики быстро вспомнили чему их учили много лет назад. Когда перо опускалось вниз, они делали "нажим"– верх выводили тонкие "волосяные" линии. За все время переписывания я не поставил ни одной кляксы, потому что сообразил, что после макания в чернильницу надо поднять перышко и подождать пока лишние чернила стекают в чернильницу и только потом приступать к написанию слов.

17.

За переписыванием я не заметил прихода мамы. Она стояла на пороге комнаты и смотрела на меня. При виде мамы у меня из глаз поползли слезы. Чтобы не разреветься опять я выскочил из-за стола, бросился к ней, уткнулся ей в живот и затараторил:

– Мам, мам, я вспомнил почему ухо стало красным. Вальке Иванову папа привез с юга большую морскую раковину, и он всем ребятам прикладывал ее к уху, чтобы мы могли послушать шум морского прибоя. Мне он прикладывал раковину к уху больше всех. Вот ухо, наверно, и покраснело от этого …и стало теплым! – закончил я.

Мама продолжала смотрела на меня сверху вниз и молчала, потом вздохнула и покачала головой.

– Честное пионерское, мам, – сказал я и отдал честь.

– Так ты еще не пионер! – удивилась мама, – ты октябренок. В пионеры вас будут принимать только в апреле.

– А…а …пионерская клятва сильнее октябренской в тысячу раз! Я нарочно так сказал, чтобы ты поверила мне.

– Ладно, – устало сказала мама, – Раковина, так раковина. А почему ты так разревелся!?

– Не знаю мам. Просто сильно соскучился по тебе и по папе.

– Ох, Юра, Юра, что-то ты хитришь! – сказала она и направилась к шифоньеру. – Давай заканчивай делать домашнюю работу и спатеньки. Нам с папой завтра рано вставать на работу.

Она сняла с вешалки мою школьную форму, подошла к столу, пододвинула ближайший ко мне стул и аккуратно повесила ее на спинку. На сиденье положила ремень и фуражку с кокардой. Я вспомнил, что это был ежевечерний мамин ритуал. Она чистила мою гимнастерку от многочисленных клякс и школьной грязи, гладила брюки и следила за чистотой воротничка. Мне вдруг стало жалко маму, за то что я ей в детстве доставлял столько хлопот. Потом она взяла с тумбочки будильник, привычным движением завела его и поставила около меня на стол.

– Ну, я пошла спать. Раскладушку сам разберешь. Спокойной ночи. – Она чмокнула меня в щеку и ушла в спальню, а я с любопытством уставился на школьную форму серого – голубого цвета. Сейчас такой формы и в музее не сыщешь. На гимнастерке, с белым чистым воротничком и тремя блестящими пуговками, слева красовалась металлическая октябрятская звездочка, а на потемневшей латунной бляхе и кокарде была символика – листьев какого-то дерева и буква "Ш". Буква могла означать "Школу", а что означали листья я не знал. Завтра в этой форме мне предстоит идти в школу.

Будильник был заведен на пол восьмого. Значит начала уроков в восемь или в полдевятого? Скорее всего в восемь. Мама не будет заводить будильник с таким запасом. У меня на все про все будет полчаса. Придется подсуетиться. Думаю, что уложусь в "норматив".

Из кухни с кружкой чая и книгой под мышкой, вернулся отец.

– Ну, как уроки, продвигаются?

– Продвигаются, – пробубнил я.

– Ну, вот и хорошо, – отец открыл книгу, отложил в сторону закладку и не отрываясь от чтения стал помешивать ложкой чай. Мешание затянулось. Меня оно не раздражало, даже наоборот радовало. Я готов был слушать его хоть весь вечер. Когда я досчитал до пятидесяти, из спальни донесся недовольный мамин голос:

– Ко-о-о-ль, иди сюда.

Папа встал и пошел в комнату. Послышалось мамино шипение. Потом все стихло.

Папа вышел из комнаты, взял кружку и книгу.