Путешествие в Россию

Итак, датские послы двигались то вблизи от театра военных действий, то по территориям, разоренным либо врагом, либо собственным государем, — по обнищавшей за два десятилетия войны Ливонии (они увидели крайнюю нужду жителей о. Эзеля — Сааремаа) или России, подвергшейся опричному разгрому в 1569 г. Уже “Пасквиль” 1571 г. отметил разрушительное воздействие царской политики: “Говорят, что его государство на сто лет не было в такой опасности, так как он сам приказал казнить многие тысячи людей собственного народа”[210]. Датские послы воочию могли убедиться в справедливости слов автора “Пасквиля” 1571 г., они не могли получить пристойного помещения в Пярну (Пернове), находившемся под русской властью, убедились, что все дома в Тарту (Дерпте, Юрьеве) разрушены, сожжены или опустошены хозяйничавшими там русско-татарскими войсками. Свидетельства жестокой расправы с осмелившимися противиться власти русского царя послы увидели в Оберполене. Послы, по словам Ульфельдта, на всем протяжении пути от Пскова до Твери не могли купить даже яйца — и все это спустя 9 лет после карательной экспедиции Грозного и на 20-м году изнурительной Ливонской войны. Они ехали по пустыне, не оправившейся от опричной экспедиции Ивана IV на Новгород, которую столь красочно описал Генрих Штаден. Последствия этой экспедиции — полупустые или полностью обезлюдевшие деревни в окрестностях Пскова и Новгорода — лучше любых статистических выкладок свидетельствовали о безумной затее Грозного сокрушить оплот борьбы, как он полагал, против его неограниченной власти. Именно здесь Ульфельдт обнаружил впервые чудовищную нищету населения. Дело не только и не просто в последствиях опричного разгрома города. Дело и в его геополитическом положении. Крайняя северо-западная часть Российского царства первой оказывалась затронутой, и не просто затронутой, но страдающей стороной во всех его военных конфликтах с западными и северозападными соседями. История разорения города и Новгородского края повторилась и в начале XVII в.[211]. Недостаток лошадей был такой, что приставам нелегко было раздобыть их даже с царской грамотой. Они силой выбивали лошадей у местного населения[212], не разбирая, кто перед ними, светское или духовное лицо. Сцена в Едрове, где приставы избили священника, сопротивлявшегося захвату у него лошадей, показывает не столько положение духовенства (а именно так она и трактуется в нашей литературе), сколько катастрофическое положение с лошадьми. Ведь нужно помнить, что Ливонская война пожирала не только людей, но истребляла и лошадей — основное средство передвижения и тягловую силу для артиллерии и воинского снаряжения.

Ульфельдт приводит все эти данные, но сам пытается дистанцироваться от мерзкой и тяжелой реальности. Он как бы проходит мимо тех обстоятельств и того положения, в котором находились разоренные многолетней войной страны — Ливония и Россия. В условиях 1578 г., естественно, трудно было надеяться на получение комфортабельных жилищ или привычных для датчан горячительных и негорячительных напитков, на отсутствие которых он неоднократно сетовал в своих записках, равно как и в официальном донесении о своей дипломатической миссии: “Между Новгородом и Слободой королевские послы и их слуги терпели большие лишения и недостаток необходимой провизии, в особенности напитков”[213].

Гнев посла вызывали приставы, которые то недодавали послам корм и питье, полагавшееся им по царскому распоряжению, то отбирали подводы или лошадей, возвращая их туда, откуда послы только что выехали. Не успокоившись даже за те несколько лет, что прошли между путешествием и созданием записок, Ульфельдт тщательно перечисляет все крупные и мелкие обиды, нанесенные его достоинству, а соответственно и королю Дании. При этом чувство досады заслоняет перед ним историческую реальность, и посол ничтоже сумняшеся обобщает и пишет о “природе русских”. Любопытная подробность. Путешественник, правда, русский и не из Новгорода, а из Петербурга в Москву, который спустя два столетия повторил часть пути Ульфельдта, именно в Едрове, где посол оказался свидетелем безобразной сцены со священником, был пленен величием души и бескорыстием русских крестьян[214]. Но кому что дано испытать и испытывать... Кому что дано видеть...

Послы очень страдали от принудительного затворничества, на которое, как они полагали, их обрекали приставы. Им трудно было осознать тот факт, что они находятся в стране, которая вся — от начала до конца — представляла собою один вооруженный лагерь, где каждый иноземец рассматривался как потенциальный шпион или даже враг. Шпиономания и ксенофобия — характерные черты страны, где правит тиран, трясущийся за свою жизнь и здоровье, тиран, страдающий манией преследования.

* * *