- Я... мы... - бледный, с трясущимися руками, ассистент открыл ящичек, и на всеобщем обозрении оказались все заработанные за полдня капиталы: три серебряных шахрика и боярский золотой. - Вот...
- Хм... - нахмурился Никодим, выгребая все деньги, и глянул на нашего проводника: - Какой у нас там курс золотого червонца к базарной мелочи?
Нибельмес, местами алый, местами бледный, сообщил.
- Хм, - повторил боярин. - Это выходит... С вас еще...
От названной суммы все духовые издали писк, точно слон наступил на ящик мышей, а струнные сфальшивили так синхронно и разнообразно, будто репетировали неделю.
- Ну да вы не расстраивайтесь. Я ж добрый, вы сами видите. Что я, положения вашего не понимаю? Я этот... как его... немценат! Со стажем! Во! Не нужны мне ваши копейки. Я могу и инструментами взять. Вот эта балалаечка круглая, например... - он вытянул своими огромными ручищами ситар из рук музыканта, повернул ее, рассматривая, подковырнул ногтем облупившийся лак на резонаторе и покачал головой: - ...ей красная цена в базарный день три серебряных, а я ее за четыре возьму.
- Но это... Это же работа Какши Йони! Ей сто лет! - возопил ситарист.
- Хорошо, что сказал, парень, - одобрительно улыбнулся Никодим. - За такое старье четыре... Три с половиной. Ладно. Что дальше? Дудка черная? Нут-ка, нут-ка...
- Доколе?! - пронесся вдруг над собравшейся толпой звучный глас. - Доколе всякие пришельцы будут изгаляться над нашими талантами?! Подачками унижать?! Отбирать орудия труда?! Хлеба кусок изо рта вырывая?!
Я оглянулся, не веря ушам: граф Петр Семенович, расталкивая зевак, пробился к месту действия драмы, швырнул Никодиму под ноги серебряную монету в двадцать шахриков и повернулся к публике:
- Да сколько можно?! Да скинемся мы этому жлобу на сдачу, люди добрые - и чтоб он ее в кабаке пропил, и сапоги в придачу!
- Понаехало тут!
- Унижают!
- В песок втаптывают!
- На горло наступают песне!
- Музыке!
- У музыки нет горла!
- А чего у нее есть?
- Ноты?..
- На ноты наступают!
- Да нет у них нот - они на слух играют...
- На уши наступают!..
- Медведи лукоморские!
- А вот мы им утрем нос!
- Знай наших!..
Возмущенные выкрики сыпались из толпы - вместе с дождем серебра, перемежаемого градинами золота.
- Получи, не-шахрай! - краснолицый мужчина в парчовом одеянии, название которого я запамятовал, презрительно бросил в открытый ящичек золотое кольцо с рубинами, цена которому, как мне позже поведал боярин, десяток червонцев.
Не поведя и бровью, Никодим дождался, пока осадки из драгметаллов закончатся, тщательно собрал в шапку всё, что прилетело... и высыпал в ящичек музыкантов. А сверху положил свой червонец.
- А вот теперь оплата работе под стать, - ухмыльнулся он и вручил оторопевшему ситаристу его реликвию. - Играйте, молодцы. Лепо у вас получается - аж душа поет и приплясывает! Играйте, играйте - видите, сколько вам люди сами добровольно заплатили, только чтобы послушать!
Не веря ни глазам, ни ушам, ни прочим органам, старичок-ассистент безмолвно таращился на свой ящик, в кои-то веки похожий не на плошку для сбора милостыни, а на пиратский клад.
- Так что ты говоришь, дед, за пожертвование у вас причитается? - усмехнулся лукаво граф, подмигнул ошарашенным зевакам, и взял с подноса с сувенирами три деревянных ситара.
Знакомая рука опустила в старичковский сундучок серебряную монету, и Рассобачинский, выбрав из кучи брелоков еще один ситар, протянул Нибельмесу.
- Вот что делает волшебная сила искусства! - с самым серьезным видом изрек он и, помахав музыкантам, направился дальше.
Вслед нам ударила бравая 'Камаринская', потом - 'Лукоморские вечера'.
Звучание музыки удивительно гармонировало с шелестом дерев и журчанием фонтанов в этом царстве флоры, которое находило в моей душе куда больший отклик, чем вся шахрайская архитектура вместе взятая. В этом парке можно было провести целую вечность! Глядя на стройные аллеи, скрывающие в своей листве статуи древних шахрайских мудрецов и красавиц, отважных героев и предприимчивых коммерсантов, я не мог не удержаться от восхищения:
- Сколь совершенно это собрание прекрасного под открытым, соединившее в себе красоту природы с красотою человеческого искусства! И сколь живописен, думаю, сей пейзаж в дни поздней осени, когда листва дерев окрашена багрянцем...
- Красные листья... Хмурые лица... Это асхаты идут похмелиться... Ой, простите! Я совершенно с Вами согласен, Дионисий-ага, - смутился Нибельмес, возвращаясь из задумчивости в реальный мир. - Просто детская считалочка вспомнилась...
- Про асхатов? - удивился Никодим. - И почему они идут с такой непотребной целью в этой считалочке?
- Ну, так уж сложилось, - виновато развёл руками шахрай. - Пословицы про асхатскую честность и асхатскую выносливость давно забыты. Сейчас в пословицах окружающих их народов всё больше асхатское пьянство. Ну и асхатская работа, конечно...
- Асхатская работа?