Путешествие в Сибирь 1845—1849

Из Енисейска я выехал вечером в день Пасхи и после четырехдневной езды по узкой и неровной лесной дороге прибыл в небольшой город Ачинск, лежащий на Московском тракте между губернскими городами Томском и Красноярском. Моя надежда собрать на этом пути какие-нибудь важные этнографические сведения обманула меня. Здешнее русское население до того поглощено торговыми делами, что ему некогда даже и христосоваться и меняться яйцами, не только что рассказывать о древней чуди. Кроме русских, по дороге в Ачинск, близ Чулыма и Кенчуга, есть и татары, но они стыдятся своего татарского происхождения. Следовательно, этнографу мало и от них поживы. Других же народов он не встречает здесь, хотя страна эта и богата названиями местностей, очевидно, финского и самоедского происхождения.

В Ачинске я отдохнул только один день и поехал дальше по минусинской дороге. Как приятно было бы для меня видеть прекрасные долины, по которым идет дорога в Ужур, зеленеющими, оживленными кроткими лучами весеннего солнца; но в настоящее время, покрытые от дождя и оттепели отвратительной грязью, они имели вид топких болот. Постоянно пасмурное небо и беспрерывный дождь делали эту прекрасную страну еще непривлекательнее. Кроме того, благодаря дождю, вместо того чтобы ехать до Минусинска в санях, я еще в Ужуре должен был пересесть в крестьянскую телегу. Тут же оставил я большую дорогу и поворотил в татарские степи, где безостановочно в течение четырнадцати дней переезжал из долины в долину, из улуса в улус, посетил двух башлыков, трех князей и одного татарского магната — владельца 70 табунов (т.е. 3500 коней), который угостил меня кониной и чаем из китайских фарфоровых чашек. От Ужура я ехал прекраснейшей дорогой, идущей мимо Небесных озер к Кизильской управе, а отсюда до качинских форпостов вверх по Белому Юсу и потом снова повернул к Енисею, объездив, таким образом, большую часть кизильских и качинских степей, которые с своими бесчисленными, безлесными холмами и долинами казались мне морем, волны которого и по миновании бури не улеглись еще.

В степях я записал много часто, впрочем, противоречащих преданий о древней чуди. По одному весьма распространенному между татарами преданию, этот мифический народ, называемый многими стариками акараком (белоглазым)[171], был первым обитателем этой страны, но оставил ее задолго еще до прибытия киргизов[172]; и все древнейшие, повсюду рассеянные по степям могильные курганы — его произведения. Но этому преданию противоречат многие другие. Так, татары рассказывают, что во времена чуди в степях совсем не было березы; когда же береза, или «белый лес», стал, на них показываться (т.е. когда пришли русские и начали распахивать поля), чудь догадалась, что страной этой завладеет «Белый царь» и, убоясь его, убралась вся в курганы. Ясно, что первое предание смешивает чудь с киргизами и приписывает древнейшие курганы собственно сим последним. И действительно, есть много такого, что говорит в пользу их киргизского происхождения. Не ручаюсь за справедливость, но здешние жители рассказывали, что несколько казаков, раскопавши один из больших курганов, нашли скелет и подле самого носа его каменную кружку с нюхательным табаком, довольно хорошо сохранившимся, и что, кроме того, находили еще разные другие вещи весьма позднего происхождения. Очень может быть, что все это открывали в новейших и именно в татарских курганах, во всяком, однако ж, случае не менее сомнительно и мнение, что древнейшие из них принадлежат чуди, т.е. финским народам. По крайней мере ни в Финляндии, ни в Лапландии, ни в Северной, населенной финским племенем России я не встречал ни одного подобного памятника. В особенности кажутся мне совершенно чуждыми этому племени четырехугольная форма могил, выведенные из сланца или из другого камня стены, разобщенные отделения могил и, наконец, колоссальные, часто кверху заостренные могильные камни, в которых я с первого же взгляда узнал изображения божеств сибирских народцев. Величина и все устройство этих могил в совокупности с преданием делает почти несомненным, что они семейные. Хотя Степанов и уверяет, будто в каждом кургане находится по одному покойнику, в раскопанном мною кургане я нашел четыре человеческих скелета. Черепа, из коих только один сохранился вполне, кажутся мне весьма отличными от тех, которые я находил в татарских курганах; решение, какого они происхождения, предоставляю физиологам.