Путешествие в Сибирь 1845—1849

Третий, или Агульский, улус составляли прежде два рода: Пантыковский на реках Акуле и Малой Кане, и Шалашкинский на реке Кунгузе, впадающей в Агул. В каждом роде считалось, как говорят, до 400 человек, но оспа и другие заразительные болезни действовали на них так смертоносно, что в настоящее время все это племя составляют 20 человек, платящих подать, или всего на все — 76 душ. Из всех сведений, собранных мною об этих камассинцах, видно, что и они, как лесные камассинцы, в старину были звероловы, но потом перебрались в степи и долгое время оставались на той же степени культуры, как и татары. Какие-нибудь десять лет тому назад они жили еще в юртах из коры и бродили по степи с своими небольшими стадами, состоявшими из лошадей, коров, овец и коз. В последние шесть лет оба улуса соединились и основали на реке Агуле деревню, которая теперь состоит из девяти дворов. Деревня эта прозывается Агульским улусом, или Агульской заимкой; жителей же ее русские крестьяне называют разно: и степными камассинцами, и степными татарами. Имея постоянные жилища, агульские камассинцы занимаются ныне земледелием. Они христиане и совершенно обрусели. Явится через несколько десятков лет новый Степанов с новой статистикой Енисейской губернии, и он обвинит во лжи всякого, кто только осмелится уверять, что агульские камассинцы были когда-то совсем не русские. Несмотря, однако ж, на опасность подвергнуться такому обвинению, ради истины я все-таки объявляю торжественно, что выше помянутые камассинцы не только не русские, но и не самоеды, и не татары, а остаток древних коттов. Доказательством этому служит: 1) что выше упомянутые камассинцы с незапамятных времен живут в той же области, как и котты; 2) что они называют себя Kottu (множ. Kottuan) и известны под этим названием не только лесным камассинцам, но и татарам; 3) что они говорят наречием языка енисейско-остяцкого. Последнее доказательство самое сильное; должно, однако ж, заметить для всех будущих статистиков, что в настоящее время только четыре или, вернее, шесть человек могут говорить друг с другом на языке своих отцов, но что даже и они в продолжение последних 20 лет едва ли пользовались этой возможностью.

Вот все, что я наскоро могу теперь сказать о камассинской тройственности. Что же касается до карагасов, то мне рассказывали, что они не все татары и говорят почти тем же тюркским наречием, как и качинские татары, язык которых, в свою очередь, во всем сходен с койбальским, который я подробно исследовал. Если это справедливо, то я могу покончить все возложенные на меня ученые поручения к назначенному сроку. Если же, как уверяют многие ученые, карагасы — самоеды, то мне придется поневоле пробыть в Восточной Сибири до лета. В обоих случаях получавшегося до сих пор вспоможения никак не хватит на возвращение в Петербург. Ученые исследования заставили меня прожить почти два года в Енисейской губернии — для жизни, может быть, самой дорогой из всех стран света. Средства мои истощились здесь до того, что придется остаться в Сибири, если по вашему ходатайству Академия не поможет мне выбраться отсюда. Найдет Академия возможность назначить мне хотя только самое необходимое пособие — я обязуюсь на возвратном пути обращать внимание на все, что есть в Южной Сибири замечательного в антикварном, этнографическом и топографическом отношении. Главной же моей целью будет древнейшая этнография верхних областей речных систем Оби и Иртыша. Для этого было бы весьма не лишним разрыть все чудские могилы, но это так дорого, что я даже и не осмеливаюсь просить пособия и на сей предмет. Во всяком случае я соберу все возможные предания, займусь определением происхождения и этимологии названий местностей, сбором статистических сведений о туземцах и т.д. Может быть, мне удастся сделать и более этого, но честному человеку не подобает обещать более того, что он наверное может сдержать. Покажутся мои обещания Академии и вам слишком ничтожными, не заслуживающими пособия — я покорюсь судьбе спокойно и безропотно, и этому обещанию я не изменю уже ни в каком случае.