Путешествие в Сибирь 1845—1849

Перехожу от той меланхолической статьи к делам настоящего мгновения. По отправлении к вам моего последнего письма я пробыл несколько времени в Андше и окрестных деревнях. Теперь я живу в вышеупомянутом Агульском улусе и оканчиваю мои разыскания относительно кот-тского языка. Через неделю думаю съездить в Канск за деньгами, высланными мне Академией. Кроме того, необходимо поторопиться к карагасам, которые к этому времени собираются около Нижнеудинска и через неделю разойдутся по недоступным лесам. Чтоб попасть к ним впору, я работал с камассинцами день и ночь, не обращая внимания на здоровье, которое от этих чрезмерных усилий не совсем вожделенно. Если по дороге в Удинск я услышу что-нибудь об асанах, то мне будет необходимо по окончании моих занятий с карагасами возвратиться к Усолке и Оне; впрочем, по весьма достоверным известиям, асаны подверглись точно такой же участи, как койбалы и арины. Здесь, в деревне, есть один котт, который жил некоторое время в окрестностях Усолки и не слыхивал об асанах. Вероятно, что они давно уже исчезли, иначе котты что-нибудь да знали бы о них, как знают многое о енисейских остяках.

Отчет о минусинском путешествии я посылаю прямо к вам, потому что не имею времени писать к секретарю. Человек, который повезет этот пакет в Канск, впился в меня, как клещ — торопит меня немилосердно.

IV

Статскому советнику Шёгрену. Нижнеудинск, 14 (26) января 1848 г.

Это письмо я должен начать неприятным уведомлением, что, приехав в Нижнеудинск, я заболел ревматической лихорадкой, которая в продолжение трех недель не выпускает меня из комнаты и доселе тревожит еще мои легкие. Болезнь эту я захватил от ночной езды в холода и непогоду на пути из Канского в Нижнеудинский округ. Переезд этот, совершаемый многими в 24 часа, взял у меня почти целую неделю, потому что, смотря по обстоятельствам, я сворачивал с большой дороги в разные стороны. Прочитав у Клапрота, что асаны живут по рекам Ане (Она) и Усолке, я решился съездить из Канска в Устьянскую волость, которая обнимает часть двух упомянутых речных областей. Объездив эту обширную область, я нашел нужным продолжить поездку вдоль Усолки до Тасеевской волости. Доехав до устья Усолки, я поворотил назад, но не прямо в Канск — я разъезжал еще несколько времени по Устьянской волости и затем уже по узкой, почти непроездной тропинке выбрался опять на большую дорогу.

Во время этих разъездов я осведомлялся в каждой деревне об асанах и других туземцах, но почти без всякого успеха. По Усолке живут одни русские, которые, как ни мало знают о своей стране, никак, однако ж, не допускают, чтобы предки их были асаны, и выдают себя за потомков ссыльных и казаков. Никто не запомнит, чтобы когда-нибудь показывались здесь какие-нибудь туземцы, кроме везде бродящих тунгусов; если же в незапамятные времена и были здесь какие-либо другие туземцы, то они или вымерли, или перекочевали к другим рекам, но никак не обрусели. Таким образом, даже и по Усолке память об асанах совершенно исчезла, точно так же и по низовьям Аны, принадлежащим к Устьянской волости. Здесь я встретил, впрочем, два русских семейства, про которые говорили, что они потомки коренных обитателей страны, но они, без сомнения, тунгусского происхождения, хотя и уверяли сами, что не помнят своих предков.

Что касается до верхней части Аны, обыкновенно называемой Бирюзою, то и по ней в настоящее время нет туземцев остяцкого племени, но, как совершенно справедливо замечает Клапрот, в недавнем еще времени в этой речной области жили котты, близкие соплеменники асанов, получившие потом приказание переселиться на реку Уду, где они и живут ныне вместе с бурятами в деревне Бадарановке, в 30 верстах ниже Нижнеудинска. Еще живучи на Бирюзе, котты променяли свой родной язык, не слишком, кажется, отклонявшийся от агульского наречия, на бурятский. Теперь они, как и сами нижнеудинские буряты, — полурусские, полумонголы. Всех этих коттов в настоящее время только 11 податных душ; они называют себя по-русски котовцами, а по-бурятски — котоп. Карагасы же зовут их кодеглар — татарским названием канских коттов и еще одного сойотского племени в Китае.

Необходимо еще заметить, что несколько обрусевших коттов я встретил около Канска: в деревнях Анзире, Барнауле и Еланске. Эти котты выдавали себя за остатки так называемого Багиновского улуса, некогда находившегося на реке Пойме, впадающей в Ану. О них упоминает и Клапрот (Asia Polyglotta, стр. 169) и при этом говорит еще о других коттах, называвшихся конгроичами. Сии последние, вероятно, слились с койбалами и отатарились. Что же касается до названия конгроичи или конгороичи, то им обозначается, собственно, не само коттское разветвление, а вообще все татары, платящие подать в Красноярске, который по-татарски называется Конторой, то есть место, в котором звонят в колокола.