Путешествие в Сибирь 1845—1849

Я сейчас сказал, что сродство языка — доказательство одного общего происхождения карагасов, койбалов и сойотов. Но, сказав это, я разумею никак не более того, что три поименованных народа преобразовывали свою национальность под одним общим влиянием и что это преобразование происходило отчасти в то время, когда койбалы и карагасы жили еще в близких сношениях с сойотами. Иначе невозможно объяснить упомянутого выше сродства в языке, особенно касательно карагасов, которые со времени переселения их в Нижнеудинский округ не были ни в каких сношениях с татарскими племенами. А так как, тем не менее, они татары и говорят тем самым тюркским наречием, которым говорят сойоты, то из этого и следует прямо, что в старину они жили в близких связях с сойотами или, по крайней мере, тогда уже заимствовали язык их. То же самое должно сказать о койбалах; так как известно, что многие роды их говорили по-тюркски задолго еще до того времени, когда пришедшие от Красноярска татары сделались их соседями. Несмотря на то, нельзя, однако ж, не допустить, что большая часть койбалов отатарилась на теперешних своих жилищах, между тем как почти все карагасские роды были уже татарами и во время своего переселения.

Так как койбальская, карагасская и сойотская диалектная разность примыкает все более к качинскому наречию, то и нельзя не предположить, что именно качинские татары и уничтожили небольшие самоедские и остяцкие народцы, известные под именами койбалов, карагасов и сойотов. Предположив это, можно предположить, что и качинские татары также вышли из Монголии и еще там начали ту самую роль антропофагов, которую играли до новейших времен. Предположение это оправдывается многими важными доводами, но я ограничусь здесь только говорящими в его пользу сходными названиями. Известно, что качинские татары называют себя Kasch, так называют их и все другие татарские племена. У карагасов Kasch встречается как родовое название, и мне рассказывали, что в Тункинском округе есть татарский народец (вероятно, сойоты), который здешние буряты называют Kasch. Далее карагасского рода Kasch существует еще значительная ветвь, которая называет себя Sarey-Kasch — желтым кашем; другие же племена называют ее Kara-Kasch — черным кашем, и это название русские перенесли на все племя Tufa. Наконец, именем Kargas (сокращение Karakas, или Kara kasch) называется один сойотский род, кочующий в пределах Китая по левую сторону Улукема. Все эти желтые, черные и бесцветные роды каш, вероятно, малые остатки главного качинского рода.

Как скоро здоровье мое поправится и мои занятия в Нижнеудинске кончатся, я отправлюсь в Тункинск. Но перед тем заверну на несколько дней в Иркутск за необходимыми документами, которые и здесь, в Нижнеудинске, весьма были бы мне нужны, и чтоб посоветоваться с докторами насчет моего здоровья. Начну ли я мое возвратное путешествие из Тункинска или проберусь дальше в Забайкалье — зависит от обстоятельств, которых теперь нельзя предвидеть. Верно только то, что не окончу возложенного на меня поручения за предписанный срок. Время пребывания моего в Сибири совершенно зависит от ответа на мою просьбу о пособии. Если б я получил ваше письмо от 4 октября вовремя, я попросил бы продолжить получаемое мною вспоможение еще на полгода, не обращая внимания на грудь, которая летом и не подвергается особенным неприятностям, потому что нередко приходится ехать вдоль рек, больших переездов не делаю и часто останавливаюсь.

P.S. Нижнеудинск, 20 января (1 февраля) 1848 г. Хворь моя еще продолжается, но занятия идут своим чередом. Теперь я занимаюсь коттами. Они, конечно, буряты, но язык их, как и язык здешних бурят, так сильно уклоняется от монгольского, что я не могу оставить его без исследования.

V

Асессору Раббе. Нижнеудинск, 6 (18) января 1848 г.

Теперь следует другая глава, которую стоило бы обвести черной каемкой, потому что она содержит в себе историю теперешней моей болезни. На пути из Канска в Нижнеудинск я своротил в сторону с большой иркутской дороги на поиск пропавшего племени асанов. Но, чтобы поспеть вовремя к собравшимся в Нижнеудинске карагасам, я должен был торопиться и потому ехал день и ночь в сильнейшие зимние холода. Следствием этой чрезмерной торопливости была простуда, которая свалила меня вскоре по прибытии в Нижнеудинск в постель, которой и не покидаю целых четырнадцать дней. Меня лечит фельдшер, не знающий никаких лекарств, кроме камфары и ялаппы — пачкуи, который, вероятно, давно уже отправил бы меня на тот свет, если бы я исполнял все его предписания, как, например, пить кислое молоко, есть кислый солдатский хлеб и т.п. При осторожном употреблении его средств я все-таки надеюсь, однако ж, скоро оправиться и тогда снова примусь за обыкновенные свои занятия.