Путешествие в Сибирь 1845—1849

Кроме русских и самоедов, я встречал на пути из Нарыма в Томск и татар, не говоря уже о тунгусах, бродящих всюду. В нескольких верстах за Молчановой самоедское население прекращается, тут к нему примыкает непосредственно татарское. Большая часть северных татар приняла уже, однако ж, христианскую веру и почти нисколько не отличается от русских как в образе жизни, так и нравами. «Они просветились и живут по-нашему», — сказал мне один русский ямщик, расхваливая крещеных татар. Верстах в 30 к северу от Томска я увидал первую мечеть. Я вошел в юрту и нашел в ней несколько мусульман, беседовавших за самоваром. Хотя это были ссыльные и, судя по наружности, жили в большой нужде, они приняли меня, однако ж, с необыкновенным радушием. Можно было бы привести и еще несколько примеров татарского гостеприимства, испытанного мною в другой деревне, где меня задержало на некоторое время одно поручение Академии, но голова моя в настоящую минуту полна забот о предстоящем мне путешествии. По этой же причине воздерживаюсь и от хвалебных песен городу Томску, хотя о нем и было бы что сказать.

VIII

Ректору Шнельману[90] в Куопио. Томск, 5 (17) марта 1846 г.

Несколько дней тому назад, умаявшись над буквами, я только что уселся за кипящий самовар, как вдруг вошел человек и вручил мне исполинский пакет. В самой середине этого пакета я нашел крошечное письмецо от тебя, запечатанное облаткою. В эту минуту Сибирь показалась мне прекраснейшей страной, даже и в настоящую минуту я мог бы еще написать целый том благодарений за то, что ты так дружески вспомнил о бедном грешнике в стране грешников.

Прибыв несколько дней тому назад в Томск, я уже снова помышляю о продолжении своего путешествия в Красноярск, теперешний главный город Енисейской губернии. Из Красноярска я отправлюсь в Енисейск, в котором пробуду все время распутицы. Я намерен употребить это время на редакцию грамматического очерка для томского наречия самоедского языка, потому что оно до того уклоняется от обдорского, что не может обойтись без особой грамматики. Кроме того, в этом крае, кажется, есть еще другое самоедское наречие, которое прежде всего надо будет исследовать. По вскрытии рек я тотчас же отправлюсь из Енисейска вниз по Кеми или по Енисею в одинокий, далеко заброшенный город Туруханск. На этом пути я намерен заняться еще языком, о котором никто не знает, что он такое. По мнению одного известного русского писателя, он принадлежит особому корню языков, который близок к цели всего человеческого — к смерти и забвению. Община города Куопио, наверное, гораздо многочисленнее этого жалкого племени, которое во все время своего существования даже не прибрало себе и имени. От свойств этого языка будет зависеть главным образом и продолжительность моего пребывания в туманной атмосфере Туруханского края. Дай-то Бог, чтобы мне удалось благополучно возвратиться из него! Это путешествие стоит поездки в Пойолу, и мне остается только ободрять себя мужественным восклицанием Лемминкейнена: «Yks on surma miehen surma!» (ведь умирать только раз!). Что касается до твоего дружеского совета, чтобы я берег свое здоровье, то тебе известно, что мое memento mori[91] у меня под левой мышкой и постоянно дает себя чувствовать. Во всяком случае, пока живется еще, следует благодарить за жизнь Бога и не роптать, если по временам боли и отзываются; для постоянных же забот о том, как бы разными ухищрениями и предосторожностями вытянуть нить жизни до последней возможности, моя жизнь слишком ничтожна и малозначаща. Я уверен, что мир может как нельзя лучше обойтись и без моих грамматик, притом же жизнь хворого человека представляет так мало привлекательного, что, право, не призадумаешься пожертвовать ею чести — пасть на поле сражения.