Путешествие в страну миражей

И еще одна особенность бросается в глаза — в городе, где живут нефтяники, не найти мазутного пятна на дороге, не встретить человека в замасленной спецовке. Здесь с самого начала соблюден тот главный принцип градостроительства, о котором так часто вспоминает «Литературная газета»: жилье в стороне от производства. Некоторым буровикам приходится ездить на работу за сто километров. Но они предпочитают жить в чистом, благоустроенном городе. Тем более что к промыслам ведут отличные дороги и существует скоростное автобусное сообщение.

О нефти в Небит-Даге напоминают только названия: «Объединение «Туркменнефть»», Дворец нефтяников, трест «Туркменнефтестрой», Нефтяной техникум… Побывать везде не было никакой возможности. Пришлось выбирать по внешним признакам. Я остановился перед красивым белым зданием с огромными мозаичными картинами на стенах, с фасадом, разлинеенным на всю длину сверкающими солнцезащитными козырьками. Высокая лестница поднималась к стеклянным дверям, возле которых была черная вывеска: «Государственный туркменский научно-исследовательский и проектный институт нефти. В светлом коридоре я нашел кабинет заместителя директора по научной работе Василия Ивановича Уримана и постучал в дверь.

— Сколько сотрудников? На сегодняшний день ровно 1111 человек, — рассказывал он. — Что делаем? Многое. Создали реагент, облагораживающий глинистый раствор. Тот самый, который закачивают в скважину во время бурения. Разработали установку, позволяющую быстро определять качество цемента непосредственно перед его использованием…

Уриман говорил быстро, словно куда торопился. Поэтому я поспешил перевести разговор в нужное мне русло.

— Все это технические проблемы, а меня интересуют в первую очередь географические…

— Есть и такие. Мы, например, обернули себе на пользу главный бич пустыни — жару. Для обезвоживания нефть обрабатывается в термохимических установках. Но исследования показали, что если распылить в нефти поверхностно-активные вещества, то форсунки можно и погасить. Теперь с мая по сентябрь вместо форсунок работает наше туркменское солнце…

Я ходил по длинным коридорам, заглядывал в библиотеки, актовые залы, лаборатории, сверкавшие множеством приборных панелей и стеклянных колб, и все больше убеждался, что институт — настоящее женское царство.

Никто, как женщины, не ценит улыбку. Пользуясь этим доступным приемом, я вызывал на разговор каждую, которая меня почему-либо интересовала. И уже через пару часов постиг печальную истину: улыбка — обоюдоострое оружие. И подумал, что журналистам и писателям, чье творчество связано с дальними дорогами, следовало бы платить повышенные гонорары. За вредность. Ведь для того чтобы найти волнующие строки, приходится постоянно влюбляться в места, где бываешь, в людей, с которыми встречаешься. А если это женщина?.. То-то и оно!..

Одним словом, я покидал институт с касыдами в душе, сочиненными на все подобные случаи великими поэтами Востока. И шел по улице, обращая внимание на каждую красивую женщину, которых в Небит-Даге, по-моему, особенно много. Туркменки шли, как живые букеты: шали с красными розами на темном шелке, длинные сочно-зеленые, бордовые, красные платья из особой ткани — кетени, мелькавшая внизу пестрая вышивка, носившая звучное название «балак»…

Девушки, связывающие свои надежды с ультра-мини, запомните: волнует не лишний сантиметр белой кожи, волнует красота, тот неуловимый штрих, который и делает искусство искусством. И может, для многих из вас этот штрих как раз и заключается в туркменских макси, в робком мелькании кромочки узкого ярко вышитого балака…

Лирическое настроение, родившееся в стенах технического института, не покидало меня весь день. Оно еще подогрелось вечером, когда местный старожил Байрамклыч Аманклычев пригласил меня на чашку чая. У него оказались три очаровательные дочери, которые не спрятались в другую комнату, как это нередко бывало в Туркменистане, сидели рядом на диване, вместе с нами смотрели хоккей по телевизору. И болели так неистово, что московские болельщицы по сравнению с ними вспоминались мне замороженными манекенами.

А я смотрел не на телевизор — на них. И вспоминал читанное о страшной судьбе туркменских женщин, о предрассудках, которые и поныне изредка дают себя знать в различных неписаных законах и отживающих традициях. Женщина была рабыней в самом прямом понимании этого слова. Если она осмеливалась слушать постороннего мужчину, ей отрезали ухо. Она не имела права любить. Если девушка вопреки воле родителей уходила к любимому человеку, ее убивали на глазах у всех. У женщины было только одно право — молчать и терпеть. А если обида перехлестывала через край и женщина начинала биться в истерике, приходил «лекарь» — мулла, «изгонял беса» с помощью тугой ременной плетки… Все это происходило не в такие уж стародавние времена, еще живы люди, которые могут вспомнить, как мужья воспитывали жен по «законам предков».