Путешествие вокруг моего черепа

Днем настроение этих снов ничем не давало о себе знать. Я выполнял повседневную работу и успевал делать наброски к задуманному роману, который меня очень захватил: я намеревался отобразить трагедию стяжательства в рамках хитроумного и занимательного сюжета. В остальном все идет как прежде: я неспешно откладываю важные дела, мечтаю о будущем, как ребенок, который – если прикинуть, сколько всего он собирается пережить-испытать в жизни, – рассчитывает на шесть тысяч, а не на шесть десятков лет. О сцене, которую наблюдал на бойне, я позабыл начисто. Проявляющиеся мелкие неполадки в жизнедеятельности моего организма я по-прежнему считаю «неприятностями». Успокоив себя тем, что полуобморочное состояние, которое меня так потрясло, объясняется никотиновым отравлением, я прекращаю курить. Дается мне это, на удивление, без особого труда: тяга к никотину мучает каких-то несколько дней, затем проходит, и вот я даже и работать могу, не взбадривая себя сигаретой. Кроме того, я прихожу к выводу, что даже в первый раз при помрачении сознания испуг мой оказался гораздо сильнее фактической беды: меня напугал собственный страх и ничто иное. Когда приступ вторично обрушивается на меня – на сей раз предваряемый длительным головокружением, – я воспринимаю его как давнего знакомого, и он действует на меня гораздо менее трагично. Я знаю, что он продлится несколько мгновений, а затем пройдет без следа. Разумеется, никотиновое отравление – не шуточное дело, а в первые пни отвыкания (я где-то читал об этом) симптомы проявляются в более резкой форме, чем в период обострения. Вместе с грохотом поездов и головокружением я приписываю к «накладным расходам» и обмороки, включая их в программу дня. В шесть часов вечера накатывает головокружение – поначалу кажется странным, что все внутри колышется и плывет, но постепенно я к этому привыкаю. В семь часов дают о себе знать поезда, затем снова головокружение, после чего – на несколько мгновений – потеря сознания. Неприятности эти теперь уже не застают меня врасплох, я не пугаюсь, чувствуя их приближение. Знакомые, составляющие мне компанию, несколько дней удивленно взирают на меня, но видя, что во всем остальном я здоров, как прежде оживленно болтаю, шучу, вступаю в споры, успокаиваются, решив, что у меня это нечто вроде дурной привычки. Все эти явления настолько входят в систему, что теперь, чувствуя приближение обморока, я делаю деликатный знак официанту Тибору, который уже знает в чем дело. Он как бы ненароком останавливается позади меня, я поднимаюсь с места (все тело мое легкое, как воздушный шар), откидываю голову назад, официант обхватывает меня за талию, подпирает мой затылок плечом и незаметно выводит меня из кафе. На улице (погода пока еще прохладная, и на воздухе мне становится лучше) я прислоняюсь спиной к стене и выжидаю. Если мимо проходит кто-то из знакомых и оборачивается, удивленный таким зрелищем, я весело и ободряюще улыбаюсь ему, иногда даже произношу несколько слов, как во сне. Раздаю автографы ребятишкам, если они узнают меня. Движение, которым я протягиваю руку, точь-в-точь напоминает типичный жест побирушки, просящего милостыню. Затем я осторожно сворачиваю в проулок, где у края тротуара стоит скамья, и опускаюсь на сиденье; после обморока спокойно поднимаюсь – сегодня он больше не повторится, и я могу вернуться в кафе. Компания сидит за столом по-прежнему, при моем появлении на миг все замолкают. Я перехватываю нить разговора, прекрасно помня, на чем мы остановились.

Так и бежит время, день за днем. На статьях, которые я пищу (это очевидно сейчас, когда я просматриваю весь перечень), мое состояние никак не отражается, вздумай я задним числом установить здесь какую-то связь. Ну разве что с большой натяжкой. Вот какие заголовки я обнаруживаю: «Дёнци Тури задаст ему перцу»; «Размышляю» (однако это всего лишь набросок, а не какие-то серьезные философские размышления); «Девятнадцатый век» – сплошь минутные зарисовки, никакого «резюме»; максимум, что могло бы показаться подозрительным, – это заголовок «Туман», однако тематически статья является продолжением «Девятнадцатого века».

Между тем появляются два новых симптома; Один из них я без труда причисляю к остальной троице (поезда, головокружение, обморок). Перед головокружением судорожная, жесточайшая головная боль тисками сжимает сзади череп; боль, длящаяся несколько минут, настолько острая, что у меня перехватывает дыхание. Но такие боли бывали у меня и прежде, так что я не придаю им серьезного значения; с помощью аспирина и пирамидона кое-как удается их побороть.

Приступы рвоты обрушиваются на меня с начала апреля.

Однажды утром (странно, что на голодный желудок) внезапно, резко, будто я переел лишнего, подкатывает тошнота.