Путешествие вокруг моего черепа

В палату мы заходим вдвоем с женой. Мы подгадали попасть в спокойный момент: на койках чин чином лежат или сидят «буйные», то бишь пациенты этого отделения. Во мне все усиливается странное ощущение, возникшее сразу же, едва мы переступили порог: насколько невероятно, неправдоподобно все происходящее вокруг, точно в паноптикуме. Люди эти – вовсе не живые, а движущиеся восковые фигуры, и иллюзию эту лишь подкрепляет автоматическая последовательность их движений. Здесь все выглядит совсем не так, как на рисунке Каульбаха, изображающем дом умалишенных; рисунок этот в детстве повергал меня с ужас, настолько все больные там казались странными, не похожими друг на друга, непредсказуемыми в своих поступках, исполненными угрозы. Здесь же пациент, если он не спит, то непрестанно и монотонно совершает одни и те же действия, и движения его, как бы сложны они ни были, столь же предсказуемы и исчислимы, как ритм ткацкого станка. Именно поэтому не вызывает страха даже тот больной, кто кричит в полный голос или лает по-собачьи, – у тебя возникает обманчивое чувство, будто бы они всего лишь выполняют свои обязанности и разыгрывают определенные им роли только перед тобой, подобно ретивому служаке при виде входящего в комнату начальства. А стоит тебе закрыть за собой дверь, и они тотчас же прекратят это представление.

Первую койку занимает молодой человек поразительной красоты: стройный, темноволосый, с горящими глазами, экзотичный, словно вождь бедуинов. В полном изумлении я узнаю, что на самом деле он – отпрыск известной венской семьи, всего лишь неделей раньше с отличием защитил докторский диплом и в сущности уже готовый врач, но три дня назад у него обнаружилась шизофрения. На наш вопрос, как он здесь очутился, молодой человек надменно пожимает плечами: он понятия не имеет, чего от него хотят и почему его держат в клетке, точно бешеную собаку, а ему надо работать, он собирается открыть собственную приемную. Может, ему не верят? Тогда смотрите сюда. И он подобно барсу, изготовившемуся к прыжку, вскакивает на постели, горделиво распахивает халат: нашим взглядам предстает идеально совершенное мужское тело; я в испуге инстинктивно отшатываюсь назад, жена проявляет профессиональную выдержку и понимающе кивает. Пока мы направляемся к следующей койке, я исподтишка бросаю тревожный взгляд в его сторону: «господин доктор» сидит лениво, спокойно, безучастно, поглощенный изучением собственной правой руки, пытающейся поймать свой же большой палец – точь-в-точь такими обычно принято изображать умалишенных.

Обитатель соседней койки – улыбчивый старик с румяным лицом и седой бородою вполне мог бы служить живой иллюстрацией к рассказу Толстого о трех блаженных святых на острове. Голубые глаза его взирают ясно и простодушно. С улыбкой выслушивает он свой диагноз: dementia senilis[7] и так далее. Больной привык общаться с богом, что он и подтверждает незамедлительно, – словно по команде воздевает кверху молитвенно сложенные руки, возводит очи горе, прислушивается, затем начинает что-то бормотать, умолкнув, снова прислушивается и снова бормочет нечто невнятное, отвечая «голосу всевышнего». Иногда он силится разобрать получше, приставляет к уху ладонь воронкой, кивает головой. Дрожащим голосом, однако с большой охотой он отвечает на вопрос: чувствует он себя хорошо, вот только на ухо туговат стал, зачастую с трудом разбирает слово господне, но господь милостив и повторяет громче, если он не расслышал.

Старик этот – грабитель и убийца, в клинике находится под наблюдением. Вот уже две недели он не ест, и ему вводят искусственное питание. Он с подозрением отворачивается от еды, дрожа всем телом. Человек явно не в своем уме, среди чудовищного хаоса, в который повержена его душа, корчится в муках единственная мысль: не есть, не есть, умереть с голоду, – этой добровольно возложенной на себя карой, пожалуй, удастся избежать людского возмездия.

Шестилетний мальчонка из рабочей семьи; санитарка не знает, почему он находится здесь, судя по всему, в соответствующем отделении не нашлось свободной койки, и к вечеру его переведут отсюда. Mальчик робок, но отнюдь не подавлен, окружающая обстановка ничуть не тревожит его, он самозабвенно играет какой-то тряпочкой, связанной в узелок. Потупив глаза, он тем не менее решительно утверждает, будто бы тряпица эта – заводной конь-качалка и дома у него таких качалок полным-полно валяется повсюду, по всей комнате. И вообще, если ему верить, у них не дом, а страна чудес, пьют там только малиновый сироп, кастрюли полны мороженым, мебель в доме вся сплошь из шоколада, и ее, что ни день, меняют на новую. Выясняется, что правды от него и случайно не дождешься, мальчик врет, даже если говорит во сне. И с ним надо держаться начеку, потому что он ворует.