Проведя несколько дней здесь, в Оулу, я готов отправиться к лопарям сразу, как только дождусь Матиаса[158]
из Кеми, который поедет со мной. Заодно высылаю рукопись «Истории России». Будь добр, передай ее в цензуру на проверку, видимо, следует передать и предыдущие шесть листов, а затем поговори с Васениусом (или с кем-то другим) о ее напечатании. Лучше всего было бы договориться об оплате расходов за печатание так, чтобы издатель получил определенное количество экземпляров истории (в том числе и ранее вышедшие листы). Но если он не согласится на эти условия, то придется заплатить ему деньгами. Надеюсь, ты не откажешься попросить Вульферта отправить почтой последнюю часть «Истории России» тем, кто подписался на «Мехиляйнена» на 1840 год. [...] Высылаю также нечто вроде предисловия к «Пословицам», надеюсь, Тэрнгрен дал тебе эту рукопись. Было бы весьма желательно, если бы фон Беккер[159] согласился быть редактором пословиц, ему было бы предоставлено неограниченное право исправлять правописание там, где оно колеблется или вообще требует поправки. Я даже не успел перечитать всю рукопись после того, как переписал набело. Беккер обещал мне, что если в этом отношении когда-либо возникнет необходимость в его помощи, то он готов помочь. Не возьмет ли Рейн[160] на себя заботу об исправлениях в «Истории России», что было бы вовсе неплохо. [...]Дом священника в Кеми, 11 ноября 1841 г.
Светлейшая госпожа профессорша!
После отъезда из Лаукко грусть и тоска преследовали меня, пока я наконец не прибыл в Каяни, откуда вскоре переехал сюда, в приход Кеми, для того чтобы встретиться со своим будущим спутником, магистром Кастреном. Завтра мы, уже не делая остановок, отправимся через приходы Рованиеми и Кемиярви в русскую Лапландию, путь до которой составляет свыше сорока миль. Мы намерены пробыть там до весны, в мае добраться до Колы, а дальше на первом же корабле отплыть на Мезень — область, расположенную на берегу Белого моря восточнее Архангельска, где мы надеемся встретить первых самоедов. Поедем ли мы дальше на восток, пока неизвестно, это будет зависеть от обстоятельств, которые могут возникнуть во время нашего путешествия. Скорее всего, тоска по родине заставит нас вернуться оттуда домой. [...]
Корванен, 17 декабря 1841 г.
Любезный брат!
Уже с прошлого воскресенья мы прозябаем здесь, не имея возможности ехать дальше из-за оттепели и пурги. Живем мы в низенькой комнате, сильно смахивающей на спальную тюремную камеру в Каяни, только эта пониже да заставлена всяким скарбом. Окно — совсем крошечное. Скудный дневной свет проникает сюда с одиннадцати до часу, вернее, до половины первого. На наше счастье, у нас еще имеются свечи, а также немного чаю и кофе. Съестных припасов больше: заплесневелый огузок мяса, простокваша из неснятого молока, две миски вареной оленятины, ендова простокваши, восемь головок оленьего сыра, недавно купленного по двадцать четыре шиллинга за головку, бочонок с маслом и наши собственные припасы масла, рыба, картофель. Наличие такого обилия продуктов — не наша заслуга, дело в том, что люди привозят с собой свежие продукты и редко увозят с собой оставшиеся.
Утром первое дело — залезть на крышу и открыть вьюшку. Таковой служит деревянная крышка, накрывающая чугунок с дырявым дном, установленный на дымовой трубе. Второе занятие — сварить кофе, пока еще он есть.
Корванен, 23 декабря 1841 г.
Уже десятые сутки как мы задерживаемся здесь. Всего два дня остается до рождества, к этому времени мы уже должны были быть в Инари. Погода все же установилась, и лыжи вчера шли более или менее хорошо. Вчера из Инари приехало несколько человек, они находились в пути целых тринадцать суток, тогда как при хорошей дороге можно управиться за сутки, а обычно на дорогу уходит два-три дня. Они так и рассчитывали, поэтому и припасов в дорогу взяли лишь на три дня — неосмотрительность, которая едва не стоила им жизни. Изголодавшиеся, они добрались наконец до деревни Мутениа, что примерно в двух милях в стороне от нас. [...]
Инари, 3 и 5 февраля 1842 г.