Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

9 февраля Стокфлет намеревался переехать месяца на два из Карасйоки в Каутокейно и, таким образом, продол­жая свою деятельность, за два года объездить всю норвежскую Лапландию. Мы договорились, что как-нибудь летом встретимся в Каяни, чтобы продолжить работу над наши­ми словарями. После поездок Стокфлет думает обосно­ваться в университете в Христиании[164], где, возможно, ста­нет профессором лопарского и финского языков.

Удивительно, как с каждым годом растет численность финнов в Норвегии. Ныне их там четыре тысячи человек, но как знать, за какие сроки это число может удвоиться. У Стокфлета мы пробыли пару недель, затем вернулись сюда, отсюда направимся в русскую Лапландию, а в апре­ле — в Колу.

Мы уже две недели изучаем лопарский язык с помощью одного лопаря из Утсйоки. В этом языке три основных диа­лекта. На первом говорят норвежские лопари и финские лопари церковного прихода Утсйоки, на втором — в швед­ской Лапландии, на третьем — в русской Лапландии и в приходе Инари в Финляндии. Шведский и норвежский диалекты в какой-то мере были изучены, что способствова­ло их дальнейшему развитию. Но язык лопарей России изучался очень мало. Я не знаю никаких записей этого говора, кроме «Отче наш» в заметках Шёгрена по кемской Лапландии. По этому поводу Раск[165] говорит в полном соб­рании своих исследований (часть 2, Копенгаген, 1836, с. 340): «Во всех отношениях остается только сожалеть, что русские сделали так мало для развития языка (рус­ских лопарей)». Когда же наступит время, когда будут созданы грамматики, словари и книги для чтения на всех тех языках, на которых говорят в русском государстве? Это было бы очень важно вообще для изучения древней истории и для сравнительного изучения языков.

Диалект Утсйоки похож на тот, которым пользовался Стокфлет, но говор Инари отличается от него настолько, что здешние люди не понимают, когда им читают что-ли­бо, хотя все разговаривают с лопарями Утсйоки и понима­ют обыденную речь друг друга. Завтра (6 числа) я решил отправиться на несколько недель к какому-нибудь местно­му лопарю, чтобы научиться этому языку лучше, чем это возможно здесь, в доме священника. Кастрен отправился позавчера в поселение лопарей-оленеводов за четыре-пять миль отсюда. Не сегодня завтра он должен вернуться.

ИЗ ДНЕВНИКА

Кола, 28 марта 1842 г.

Меня пригласили к некоему торговцу, недавно взявше­му себе жену из Керети, у которой сразу же по прибытии в новый дом началась сильная ломота в суставах, и меня попросили полечить ее. Я с неделю навещал их, зачастую даже два раза в день, поскольку они были очень вежливы со мной — каждый раз предлагали чай или кофе. Но так как это отнимало у меня слишком много времени, к тому же они прибегали к помощи и другого целителя — девы Марии, икону которой во время торжественного шествия внесли в дом священники, то я перестал ходить к ним так часто. Случались дни, что я не заглядывал к ним вообще или заходил по разу. Они решили, что я, видимо, рассер­дился на них, и мне снова пришлось чаще навещать их. Деву Марию держали в доме четыре-пять дней, перед нею постоянно горела свеча. Вчера, 27-го, ее препроводили обратно в церковь и, полагаю, преподнесли ей немалые дары. Но поскольку дева Мария «не давала» больной ни­каких лекарств, сочли необходимым, чтобы наряду с нею больную навещал и я.

Меня пригласили в другой дом, к стряпчему, посмот­реть хозяйскую дочь. Я отказался идти, но они нашли все же повод и в один из вечеров пригласили меня к ним на чай. Позже я несколько раз навещал больную, затем пере­стал, потому что не видел пользы от своих посещений. Это истолковали так, будто я рассердился за что-то. Бо­лезнь молодой жены торговца во что бы то ни стало хоте­ли свести к колдовству, потому что в Керети, откуда она родом, многие сватались к ней, ио она вышла за человека из Колы. Лишь жена казначея была одного со мной мне­ния, что причина болезни — жестокая простуда. [...]

ИЗ ДНЕВНИКА

Кильдин, 2 апреля 1842 г.

(Кола, в апреле того же года.)

Кильдин находится в двух милях от Колы. Тот же го­вор, что в Мааселькя, Лявозере, Семиостровске. Но в Нотозере, Сюнгел, Муотка, Печенге, Наатсйоки говорят уже по-другому. Кильдин расположен между сопками. Здесь проживает около десяти — пятнадцати семейств, из них пять живет в рубленых постройках, в которых имеется отдельная клеть, или закуток, для хранения котлов, горшков и питьевой воды. От пола, застланного деревян­ными балками, закуток отделяется бревном, в закутке же пол не настилается. В постройке от двух до четырех окон, лавки настолько низкие, что спина устает от сидения на них.