Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Магистр Кастрен, должно быть, написал Вам обо всем, что можно было сообщить о нашей поездке в Инари и в Норвегию к Стокфлету. После написания письма мы пробыли еще пару недель в Инари. Оттуда через Паатсйоки и Суоникюля (Сюнгел) мы отправились в Колу, где и живем уже несколько недель, обучаясь русскому языку, без знания которого трудно обходиться в русской Лаплан­дии. Отсюда мы наведывались в ближайшую лопарскую деревню Кильдин, но пробыли там недолго, потому что тамошные люди, как нам показалось, избалованы соседст­вом с Колой, кроме того, они уверяли нас, что их говор не отличается от говора Мааселькя (на севере Имандры), куда мы собираемся отправиться дня через два. Лопари Сюнгел и Кильдина считают, что жители Муотка, Петсамо, Паатсйоки, Няутямё, Сюнгел и Нотозера говорят на одном языке. Но для лопарей Кильдинского, Воронинского, Лявозерского, Семиостровского и Мааселькского пого­стов общим является иной диалект. О диалекте Йокостровска и Аккала, или Бабинска, мне до сих пор известно лишь то, что он отличается от того, на котором говорят в Кильдине и Мааселькя; возможно, он примыкает к первой группе. Мне почти незнаком язык лопарей Турья[166], он либо относится к одному из упоминавшихся выше говоров, либо является еще одним диалектом русских лопарей. Что каса­ется различий этих диалектов, то теперь я уверен, что они не столь велики, как предполагал Раск. Хорошо зная один из говоров, можно за короткое время изучить особенности другого и обходиться с его помощью. Как в Кильдине, так и в Сюнгел нам пригодилось знание языка лопарей Нор­вегии, но было бы гораздо легче, если бы мы знали его получше. Для изучения финской языковой группы крайне важным явилось бы тщательное исследование диалектов лопарей России. Но даже финну, который с помощью род­ного языка лучше, чем кто-либо другой справился бы с этим, понадобится несколько лет. Следовало бы провести также подобное исследование говора Инари для того, что­бы в дальнейшем подготовить общую грамматику и сло­варь лопарского языка.

Отсюда мы отправляемся в Мааселькя и пробудем там несколько недель, а также в Йокостров и Бабинск. После этого мы намеревались до распутицы съездить в Онегу, чтобы встретиться с архимандритом Вениамином и позна­комиться с его трудами, написанными на языке самоедов.

Покорнейше прошу Вас, если возможно, отправить мне в Онегу какой-нибудь хороший русский словарь, луч­ше такой, в котором производные и сложные слова даются рядом с основными и в котором отмечены ударения. Но хотелось бы, чтобы это был не с французским, а с немец­ким или латинским переводом либо снабженный русскими пояснениями, толковый. Кроме того, решаюсь просить Вас разыскать хорошую русскую грамматику и какой-нибудь сборник русских народных песен. Осмеливаюсь также про­сить Вас уплатить за книги, поскольку я не знаю заранее их стоимости.

С глубоким уважением честь имею и впредь оставаться Вашим покорнейшим слугой, Элиас Лённрот. Если имеется возможность достать Евангелие от Матфея в переводе на зырянский язык, то прошу выслать и его. Перевода на карельский[167], отрывки из которого Готтлунд приводит во II части «Отава», видимо, уже нет в книжных лавках.

ИЗ КОЛЫ В КЕМЬ ПУТЕВЫЕ ЗАПИСКИ

Кемь, 4 мая 1842 г.

С утра мы нанесли прощальные визиты в пять-шесть домов, после чего пообедали у исправника Ивана Василь­евича Латышева, рассчитались с хозяйкой, уложили остав­шиеся вещи в дорожные сумки и около шести часов вечера были готовы отправиться в путь. Многие из наших знако­мых не хотели расставаться с нами до самого отъезда, а некоторые даже проводили нас версты две по реке Куолайоки. Поздно вечером, когда все уже спали, мы доехали до первого постоялого двора Кица (по-лопарски Tjetjam), в тридцати верстах от Колы. Несмотря на же­стокий мороз, группа людей устроилась на ночлег прямо на пригорке, и, похоже, они крепко спали, потому что, когда мы подошли, никто не шевельнулся. А в самой избе на полу и на лавках спали в такой тесноте, какую трудно себе представить. Мы едва пробрались в передний угол к лавке, где хозяин освободил для нас место.

На следующий день мы продолжили путь и лишь через двадцать две версты прибыли на Вороньеручевский посто­ялый двор (по-лопарски Angisvaar). Затем проехали еще двадцать две версты до погоста Мааселькя (по-лопарски Maase siit). Здесь мы хотели пробыть подольше, чтобы ближе ознакомиться со здешним говором лопарей России, но не смогли осуществить своих намерений. Во-первых, все избы были переполнены рыбаками, едущими на море, так что в этой суете невозможно было заняться чем-либо. Во-вторых, при разговоре выяснилось, что здешних лопарей мы намного хуже понимаем. Вдобавок ко всему, погода внезапно изменилась, мороз спал, началась оттепель, и мы начали опасаться, успеем ли до распутицы доехать до го­рода Онеги, до которого отсюда около семисот верст. Поэтому мы не стали задерживаться в Мааселькя дольше трех суток.