Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Через два часа я проснулся и снова вышел во двор. Вечернее богослужение уже началось, и я пошел в цер­ковь. Я был немало удивлен представшим вдруг передо мной великолепием. Стены были сплошь покрыты картина­ми в позолоченных и посеребренных рамах. Позолочены и посеребрены были колонны и сводчатый потолок. То тут, то там поблескивали драгоценные камни, вправленные в серебро и золото окладов. Куда ни бросишь взгляд, вез­де лишь золото, серебро и упомянутые картины, на кото­рых изображены сцены из Ветхого и Нового завета, а так­же лики святых и пр. Особенно много картин из жизни основателей монастыря, преподобных Сергия и Германа. На одной изображено, как они плывут по волнам на ка­менной плите, на других — как они основывают монастырь либо ведут службу и благословляют молящихся. Но здесь мне необходимо рассказать о них то немногое, что я слы­шал от монахов. Неизвестно, что заставило Сергия и Гер­мана отправиться в путь с восточного побережья Ладоги на отколовшейся каменной плите, которую носило по вол­нам и прибило к берегу Валаама. Возможно, внезапное вторжение неприятеля вынудило их покинуть материк. Так это или иначе, но спасение они нашли на Валааме. Здесь они привлекли к себе внимание своей глубокой набож­ностью, а также тем, что умели творить чудеса, поэтому на многих картинах их изображают в виде чудотворцев. К ним шли богомольцы, среди которых были и такие, которые пожелали оставить родной дом и вместе с ними молиться, чтобы снискать для себя царство небесное. Так было положено начало монастырю. Сами основатели нема­ло потрудились для этого, установив строгие уставы, кото­рых, видимо, придерживаются здесь до сих пор наравне с уставами, введенными позднее. Всюду роспись с изобра­жением преподобных Сергия и Германа. Иконы с их ли­ками покоятся в серебряном ларце, который установлен в алтаре самой большой церкви монастыря. Оправившись от изумления, вызванного пышностью внутреннего убран­ства собора, я решил остаться на богослужение, похожее на те, что ведутся везде в русских православных церквах.

Затем я вышел из церкви и пошел на другой остров, где, по рассказам, был скит. Я спросил, как туда пройти. Некий трудник указал мне тропу, которая петляла по бе­регу монастырского залива через леса и луга. Я прошел по ней около версты и вышел к ручью, через который был перекинут мост. Я уже восхищался пышной раститель­ностью острова, но как же я был удивлен, когда на этом маленьком островке увидел еще и ручей. Я перешел мост и, пройдя версты две, очутился посреди густого высокого леса; решив, что заблудился, я хотел повернуть обратно, но тут перед моим взором возник скит. Я вошел в цер­ковь, где как раз шла служба. Постройки этой обители не шли ни в какое сравнение с главным монастырем, да и монахов здесь было намного меньше. Постояв немного, я присел на лавку, которая тянулась вдоль стены. Но мне не дали спокойно посидеть, один из монахов строго при­крикнул: «Стойте!» Я счел, что лучше послушаться, и встал. Затем я вернулся в главный монастырь, где уже началась вечерняя служба. Она продолжалась до поздней ночи. На следующее утро я встал часов в шесть и спросил у повстречавшегося мне человека, уже ли началась служ­ба. Он засмеялся и сказал, что каждое утро служба начи­нается в два часа и что она скоро закончится. Я все же пошел в церковь, чтобы увидеть хотя бы окончание заутрени. Ежедневно служба длится часов до семи. После нее монахи идут пить чай. Чаепитие длится около часа, после чего снова идут в церковь.

Я уже охотно возвратился бы обратно на материк, но не представлялось оказии. В соседней комнате появились какие-то господа, которых вчера еще не было. Люди эти приехали ночью из Петербурга для участия в празднествах по случаю Петрова дня, кои должны были состояться в следующую пятницу. Чтобы как-то скоротать время ожи­дания, которое с каждой минутой становилось все тягост­нее, я бродил по монастырю и его окрестностям. Подни­мался на колокольню и снова спускался с нее, шел в лес, ходил по полям и садам, за которыми здесь был неплохой уход: яблони, посаженные на уступах, росли хорошо. Но чаще всего я заходил на пристань, чтобы на первой же лодке выбраться на материк. На колокольне я насчитал семнадцать колоколов разного размера, самый большой из них диаметром добрых полторы сажени, но были и совсем маленькие. Какой же это стоит перезвон, подумалось мне, когда все колокола приходят в движение, что, говорят, бы­вает только по большим праздникам. Русские звонари, должно быть, очень искусны в своем мастерстве, если уме­ют звонить одновременно в нужном такте во столько коло­колов.

Говорят, на острове развелось невероятно много змей. Их запрещено убивать, потому что на всем острове нель­зя лишать жизни ни одного живого существа. Меня они все же не тронули. Я лег спать на лугу, правда, не без опаски, хотя и владел собранными по всей Карелии заго­ворами и заклинаниями, с помощью которых заворажива­ют змей и делают безвредными их укусы.