Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

Мать жениха, Наталья, пришедшая сюда со своим сы­ном Ортьё, понимает, что Кеттунен не хочет выдавать свою дочь, но продолжает, не пугаясь отказа:

Не пошлю корье толочь,
не отправлю бить солому,
тесто отведу месить,
каравай ровнять огромный,
хлеб ржаной на ломти резать.

Кеттунен очень вежливо возражает, намекая на то, что его дочь слишком молода и мала еще, и добавляет:

Кто бы поднял на вершок,
кто бы ей хоть пядь прибавил,
удлинил мою дочурку, —
сотню бы вручил тому,
сунул бы хоть тыщу марок.

Лишь после этого жених и его мать отказываются от своей затеи и уходят из дома Кеттунена, чтобы просва­тать невесту в другом месте.

Подобно певцам Востока, наши народные стихотворцы охотно вплетают в стихи свое имя. Кеттунен заканчивает упомянутое стихотворение словами:

Кто ж придумал песню эту,
песнь короткую исполнил?
Это лис[60]

, парнишка быстрый, стройный парень, чуб короткий,
по глухим местам он бродит
темной ночью в непогоду,
в распроклятое ненастье.

Говорит, что даже на смертном одре он обратился к жене со словами в стихотворном размере, и, в частности, печалясь о ее судьбе, сказал:

Без плода осталась Марья,
в горести жена из Руотси,
при моем уходе в Ману[61]

, при разлуке с этим миром.

Эта самая Мари, о которой говорится в стихе, еще прошлым летом вдовствовала в Ченаниеми. Сразу же после замужества она перешла в русскую веру, переняла все здешние обычаи, так что и не подумаешь, что она родом из другой страны, из других мест. Я порадовался за нее, когда услышал, что она слывет образцовой хозяйкой. Привыкшая в родных местах к работе, она научилась здесь от женщин чистоте и опрятности. Когда речь зашла о ней, одна из женщин сказала: «Бывает, и удачно женят­ся в Финляндии, но многим не везет». И она назвала име­на нескольких хозяек, привезенных из Финляндии, якобы так и не привыкших к опрятности и поддержанию чисто­ты в доме. Если бы все привозили с вашей стороны таких жен, как Кеттунен, заключила она, наши девицы, чего доброго, оставались бы незасватанными.

В тот же день я прошел от Ченаниеми еще милю до Понкалахти. Понкалахти — маленькая деревушка, состоя­щая всего из четырех-пяти домов. Я намеревался сначала отправиться прямо в Вуоккиниеми, но мне сказали, что в Вуоннинен есть много хороших певцов, и я направился туда. По моей просьбе в проводники мне дали крестьян­ского мальчика; я считаю, что поступил благоразумно, не отправившись один по этой глухомани, хотя идти пред­стояло не более мили. Мы шли прямо по дремучему лесу, местами казалось, что тут никогда не ступала нога чело­века. Примерно на полпути на свежевырубленной подсеке мы увидели крест с двумя поперечными перекладинами. Я вспомнил упоминания путешественников о крестах, ко­торые встречались им по обочинам дорог во многих като­лических странах и которые якобы указывали на совер­шенные в этих местах убийства. Я рассказал об этом сво­ему проводнику, он сильно удивился, как это я мог такое подумать об их стороне. Он рассказал мне, что в минув­шем году один крестьянин рубил здесь лес, его придавило деревом, и он умер тут же на месте. Поскольку вынести тело из леса было трудно, попросили у попа разрешения похоронить его здесь, на месте происшествия, в знак чего и поставили этот крест. Я мысленно представил себе, как поступили бы в подобном случае у нас. Случись это хоть в самый разгар сенокоса, тут же позвали бы всю деревню тащить покойника в церковную землю, но на месте гибели хоронить не разрешили бы.

Поздно вечером я пришел в Понкалахти. Хозяева дома сразу же спросили, не хочу ли я попариться. Я думал, что баня уже истоплена, и немало удивился, узнав, что топить ее начали только сейчас, специально для меня. Здесь по­всюду такой гостеприимный народ. Всегда предложат поесть, попариться в бане, угостят брусникой, которой им хватает не на весь год.