Путешествия Гулливера (Gulliver's Travels)

Yet, as to myself, I must confess, having never been designed for a courtier, either by my birth or education, I was so ill a judge of things, that I could not discover the lenity and favour of this sentence, but conceived it (perhaps erroneously) rather to be rigorous than gentle.	Однако должен признаться, что, не предназначенный ни рождением, ни воспитанием к роли придворного, я был плохой судья в подобных вещах и никак не мог найти признаков кротости и милосердия в моем приговоре, а, напротив (хотя, быть может, и несправедливо), считал его скорее суровым, чем мягким.
I sometimes thought of standing my trial, for, although I could not deny the facts alleged in the several articles, yet I hoped they would admit of some extenuation.	Иногда мне приходило на мысль предстать лично перед судом и защищаться, ибо если я и не мог оспаривать фактов, изложенных в обвинительном акте, то все-таки надеялся, что они допускают некоторое смягчение приговора.
But having in my life perused many state-trials, which I ever observed to terminate as the judges thought fit to direct, I durst not rely on so dangerous a decision, in so critical a juncture, and against such powerful enemies.	Но, с другой стороны, судя по описаниям многочисленных политических процессов[51], о которых приходилось мне читать, все они оканчивались в смысле, желательном для судей, и я не решился вверить свою участь в таких критических обстоятельствах столь могущественным врагам.
Once I was strongly bent upon resistance, for, while I had liberty the whole strength of that empire could hardly subdue me, and I might easily with stones pelt the metropolis to pieces; but I soon rejected that project with horror, by remembering the oath I had made to the emperor, the favours I received from him, and the high title of nardac he conferred upon me.	Меня очень соблазнила было мысль оказать сопротивление; я отлично понимал, что, покуда я пользовался свободой, все силы этой империи не могли бы одолеть меня, и я легко мог бы забросать камнями и обратить в развалины всю столицу; но, вспомнив присягу, данную мной императору, все его милости ко мне и высокий титул нардака, которым он меня пожаловал, я тотчас с отвращением отверг этот проект.
Neither had I so soon learned the gratitude of courtiers, to persuade myself, that his majesty's present seventies acquitted me of all past obligations.	Я с трудом усваивал придворные взгляды на благодарность и никак не мог убедить себя, что теперешняя суровость его величества освобождает меня от всяких обязательств по отношению к нему.
At last, I fixed upon a resolution, for which it is probable I may incur some censure, and not unjustly; for I confess I owe the preserving of mine eyes, and consequently my liberty, to my own great rashness and want of experience; because, if I had then known the nature of princes and ministers, which I have since observed in many other courts, and their methods of treating criminals less obnoxious than myself, I should, with great alacrity and readiness, have submitted to so easy a punishment.	Наконец я остановился на решении, за которое, вероятно, многие не без основания меня осудят. Ведь, надо признаться, я обязан сохранением своего зрения, а стало быть, и свободы, моей великой опрометчивости и неопытности. В самом деле, если бы в то время я знал так же хорошо нрав монархов и министров и их обращение с преступниками, гораздо менее виновными, чем был я, как я узнал это потом, наблюдая придворную жизнь в других государствах, я бы с величайшей радостью и готовностью подчинился столь легкому наказанию.